Все, что мы с папой наследовали мамин счет в банке. По сравнению с тем, что должно было войти в наследственную массу, - копейки. Сущие. Но для меня тогда, как у Пушкина, «все были жребии» равны.
В несчастье человек постигает покорность. А несправедливость становится уроком борьбы. Я говорю вам это с убеждением человека, прошедшего через боль трагедии и сопротивления лицемерию и лжи.
ГЛАВА 4. Расплата.
«Придется напрячь вдовца. Создать ему беспокойство, не дожидаясь сороковин», - думала я. Машины у меня не было, и я добралась на такси.
На правах дочери, я не записалась на прием и не предупредила о приходе. В его просторной приемной сидела женщина с низкой социальной ответственностью Лена. Я себя со стороны тогда не видела, но, не удивлюсь, если у меня глаз задергался или завращался со страшной скоростью. Гадюка свила себе здесь гнездо, не иначе. Зря я отложила все-таки действие порчи.
Ой, как дорого мне моя доброта обходится потерей нервных клеток и всплеском ненависти.
- Я к отцу, - шла я, не сбавляя темпа.
- Серё Сергея Владимировича сейчас нет. Ты можешь подождать здесь, - пропищала наглая девка.
Она чуть не сказала «Серёжи»! Ну почему, почему таких мерзавок земля носит. Угробили мамочку! Наверное, в мечтах платье свадебное примеряет и в наш дом въезжает. Ах да, он же теткин по документам.
- Ага, обязательно, - ответила я, - здесь на диване и сяду. Я дочь генерального директора, у меня право заходить без стука и доклада по родству, а не по праву ночного обслуживания. Поняла?
Вслед я услышала: «Ночная кукушка всегда дневную перекукует».
Она еще и рот свой открывает! Эх! Навести бы заклятье немоты, сколько бы ушей от произносимых ею тупостей уберегла!
- Смотри, чтобы я тебе перья не ощипала, кукушка! Кстати, где соболезнования? А?
Я обернулась и поймала ее взгляд. Лена смотрела на меня с ненавистью. Конечно, она не соболезновала. Стерва не могла открыто ликовать из-за вдовства любовника, но перспектива «окольцевать» моего папочку манила и волновала.
Я закрыла за собой дверь и привычно расположилась на отцовском диване. На столе у генерального директора всегда порядок. Папа очень дисциплинированный и аккуратный. Иногда мне кажется, что он жалеет, что после армии не продолжил службу. Зря, может, там бы ему внушили, что бить женщину нельзя. Даже, чтобы остановить истерику. Но в стране ситуация была сложная, и мой дедушка настаивал на передаче ему своих дел. Да, у нас семейное дело.
Через пять минут мне стало скучновато. Я подошла к столу, где стояла фотография. Какими мы здесь выглядим счастливыми: мама, папа и я между ними. Она обнимают меня, а я держу в руках воздушные шарики. Мне здесь пятнадцать лет. Мама сияет счастьем, а папа непривычно расслаблен и добродушен. Как это забыть?
Дверь открылась и с какой-то папкой, ухмыляясь, вошла Лена.
- Я думала, ты мне кофе принесла, - я просто выплевывала ей слова.
Она положила папку на стол, а потом с обращенной ко мне улыбкой сбросила нашу семейную фотографию со стола.
- Упс! развела руками мерзавка, - Какая беда. Семейка разбилась. Правда, недавно мамочка Богу душу отдала, а дочурочка понапрасну папочке жизнь отравляет. Не знаешь, как дочке доступно объяснить, что она лишняя в его планах на будущее?
- Гадина! закричала я.
- Я избавила тебя от иллюзий, - тоненьким голоском сообщила Лена. Ты никто и звать тебя никак.
Осколки от стеклянной рамы лежали на полу, а ранили меня в сердце. Разве не этого добивалась Лена? Я что-то думала про недопустимость рукоприкладства? Забудьте. Она разбудила во мне такой гнев, что, не помня себя, я подскочила к ней и двумя руками схватила за волосы. Я воспользовалась преимуществом своего роста, коротышка Лена не могла дотянуться до меня. Она верещала, пыталась устоять на каблуках, но я повалила ее на пол и, удерживая одной рукой за волосы, ударила по щеке. Лена жутко выла, кричала: «Помогите!» Мое гневное помутнение не рассеялось, я распалялась больше и больше. Мне удалось перевернуть Лену на живот, и я провезла ее лицом по полу несколько раз.
Я действовала четко и осознанно расправлялась с врагом.
Потом меня кто-то легко поднял и как собачонку кинул на диван. Я вскочила и уже бросилась на отца, который поднимал Лену. Папа снова отшвырнул меня, а подоспевшие охранники не дали подняться с дивана.
Его секретарша ревела и выла, на лице были красные полосы, одежда была не просто в беспорядке, а местами разорвана и смята.
Лену увели. Я слышала, как папа велел меня отвезти домой, а Лену доставить к врачу.
Уходя, я сказала ему: «Она разбила нашу фотографию». А отец молчал. Он провел рукой по лицу, как будто стирал усталость и злость, и с презрением посмотрел на меня.
- Уведите ее, - бросил охране и отвернулся.
Вспоминая эти насыщенные событиями дни, я удивляюсь, как не потеряла рассудок. Я ведь все время была одна. Мои подруги, поддержавшие меня после похорон мамы, разъехались либо на отдых, либо были заняты хлопотами выпускниц ВУЗов искали работу. Тетушка будто испарилась, друзья семьи как будто вычеркнули меня из памяти.
После той драки отец перестал ночевать дома, он позвонил мне и сказал, что мое прощение будет зависеть от его секретаря. «За все нужно платить, Даша», - твердо сказал он и бросил трубку.