Я рассказала, что в прежнем мире была превосходным, востребованным финансовым специалистом, и попросила его ознакомить меня с его хозяйством, и предложила заняться амбарными книгами. Во всяком случае, мне было очень интересно, много ли ворует управляющий. Этот аргумент повеселил моего мужа, и он согласился.
Не то чтобы я скучала, но определенно маялась от безделья. Самая насыщенная часть моей жизни проходила в спальне мужа, а больше мне и делать было нечего. В хорошо налаженное хозяйство поместья я не видела необходимости вмешиваться. Только немного поменяла наш рацион и составила другое меню.
После того как мы сварили коллективно роскошный суп харчо, от которого был в восторге не только Митя, кухарка моим новшествам не то, что не противилась, кто бы ей позволил наоборот, приняла все изменения с энтузиазмом.
Но чтобы органично вписаться в этот мир моих знаний было недостаточно. Почти все они были не о том.
Уже к концу первой недели ко мне стали приезжать учителя по истории и географии этого мира, по русскому языку (было бы странно быть дворянкой, не умеющей грамотно писать), по этикету, по герольдии и геральдике.
Магией в общих чертах со мной занимался Митя сам, а по целительству он призвал помочь мне освоиться полкового целителя Дубровского.
Митя объяснял мне то, что в семьях объясняют мальчикам чуть ли не с рождения.
А девочек совсем не учат?
Оказалось, что если мальчиков учат «дышать магией» и расширять резервуар для этого дыхания, то девочек учат, наоборот, поверхностному дыханию, которое не затрагивает средоточие магии, не дает его почувствовать. И с возрастом оно как бы усыхает, делается твердым, неэластичным, неспособным к развитью.
Свои мысли на тему дискриминации я оставила при себе, главное, меня это не касалось. У меня средоточие было средних размеров и не потеряло возможности развития. Вот Митя и учил меня «дышать».
Я «дышать магией» научилась. И, как он говорил, средоточие росло на удивление быстро и активно, но я не смогла воспроизвести ни одного магического воздействия ни одной из стихий, ни целительством. Удалось раскачать магическое зрение все маги видят линии своей и чужой силы и могут определять ее направленность. Я и здесь была ущербной: могла видеть чужую, но не свою.
Дубровский тоже учил меня. Я как обезьяна повторяла за ним манипуляции, изучала точки приложения силы, запомнила все, что он мне рассказывал и объяснял, но проявить ничего не смогла.
Точные науки: математику, физику и химию, решили заменить натуроведением, что было похоже на знакомое по школе моего мира природоведение, и позволило мне познакомиться с местными достижениями разных наук, в том числе с химией и физикой. А математику я знала получше местных.
Я внимала учителям, не пыталась спорить или поделиться своими знаниями, мне нужно было уловить разницу и перспективы своих знаний. А знаний у меня было очень много. Не скромничая, скажу, что у меня всегда была отличная память, практически фотографическая, поэтому я могла воспроизвести все, что когда-либо читала и видела.
Я была несколько разочарована качеством здешних наук. Химия, ясное дело,
в присутствии магии была с уклоном в алхимию. Физика практически как наука отсутствовала. Ее раздел механики был представлен артефакторным направлением, прочая техника была в зачаточном состоянии, всем, как могла, рулила магия, базируясь на эмпирическом опыте поколений. Меня это не расстроило, так как и химию, и физику я знала только в объеме средней школы, и, в общем, они мне были ни к чему.
Здесь не было понятия техно-магия, как и самого направления. И я увидела в этом некоторые перспективы, но пока мне было не до того. Я понимала, какого огромного объема труда и знаний это требует. Задача явно не для скромной провинциалки, пусть и графини. Митя давно отошел от дел, а у меня нет зуда прогрессорства, чтобы втравливать его в дела по «улучшению» мира.
Глава 6. День седьмой
Руки у нее зажили. И уже ничем не напоминали те страшные багровые, больше похожие на резиновые перчатки для Хэллоуина, конечности.
Я не ошиблась, Гаша оказалась очень сообразительной девочкой, а, самое главное, я бы сказала своевременной. У нее было прекрасное чувство времени и места, то есть, когда она была нужна, ее даже звать не приходилось, и никогда не мозолила глаза и не привлекала к себе внимания, когда в ней не было нужды. Она очень быстро всему училась. Она быстро выяснила, не задавая вопросов, что мне нравится, что не нравится, где требуется ее помощь, а где я обхожусь без нее.
Поскольку из меня барыня так себе, то я воспринимала ее просто как помощницу, почти как младшую сестру, которой у меня никогда не было. Но только «почти». Я всеми фибрами души чувствовала социальную пропасть между нами. И это не я ей давала это понять, а она постоянно мне об этом напоминала, как бы, между прочим, думаю, не нарочно.
Она не захотела называть меня по имени-отчеству, а по имени обращаться ко мне я ей даже не рискнула предложить. Она никогда не забывала в обращение вставить или «барыня», или «Ваше Сиятельство», или и то, и другое. Она никогда не забывала мне кланяться. Она смотрела мне в рот, ожидая приказаний и пожеланий. Причем, как уже отметила, не торчала с вопросом рядом постоянно, а только тогда, когда это было необходимо.