Михаила Лоскутова? уточнил Сурин.
Да, удивился Владимир Аркадьевич. А вы откуда
Тоже читал, усмехнулся Сурин. Давно. Еще до войны. В тридцать третьем году был тут у нас автопробег
Каракумский? Помню. И вы
_ Нет, уклонился Сурин, сам не зная почему. Просто он об одном нашем шофере писал. Только фамилию перепутал немножко.
Перепутал?
Угу, кивнул Сурин. И сказал как есть, благо, они не называли друг другу фамилий. Шофер был, к примеру, Сурин, а в книжке вышло Сурков.
А остальное? спросил главинж.
Все как было. Только фамилия
Это он не перепутал, сказал Владимир Аркадьевич. Это писатели так часто делают. Как бы вам объяснить? Чтобы можно было в чем-то отступить от конкретного случая, свободно додумать, а тому человеку не было неприятно. Чуть изменил фамилию и вроде он уже и не он. Это нарочно.
Может быть, сказал Сурин, почувствовав непонятное облегчение. Когда-то его даже расстроило, что вот столько ночей провел с человеком у костра, а человек и фамилии не запомнил.
Хотя, с другой стороны, книжку-то правильно прислал, по адресу. Пожалуй, что так
Наверняка, сказал главинж.
На этом они и расстались, потому что один опаздывал на совещание, а другого ждали дела. На обед Сурин уже не успел, пропустил обед, жена будет волноваться. Только перехватил бутерброд в буфете, как в молодые годы, на ходу. Еще две минуты книжку полистал.
Перед концом смены Сурин зашел к главному механику. Главный пошелестел нарядами, поднял голову.
Два дня за свой счет можно? спросил Сурин. Механик вздохнул:
А что?
Личное, уклонился Сурин, долго объяснять.
Главный механик сразу переметнулся в собственное личное у самого жена вторую неделю болеет, за детишками смотри, в магазин успей, по дому всего полно
Только не больше, Никифорыч! Больше не могу, вздохнул главный.
Мне хватит, сказал. Сурин,
Около четырех утра, когда небо еще только чуть бледнело и город сонно сопел трубами, на окраине Ашхабада у обочины стоял человек в сером плаще, какой не жалко в любую дорогу, с фанерным, почти карманным чемоданчиком. Мимо пылили ЗИЛы и неусыпные «газики». Кое-кто сердобольно тормозил, но человек стоял равнодушно, словно его не касалась дорога. Только когда показалась машина мелиоративного треста, ЗИЛ-157, номер 6790, вполсилы груженная щебенкой, он неторопливо поднял руку.
Шофер Шукат крикнул, сбавляя ход до самого малого:
В пустыню, дядя! К Серному
И уже хотел газануть, потому что попутчики в пустыню просто так у обочины не валяются. Кому охота трястись в духоте? Туда самолетом больше. Но человек ответил, не удивившись:
Знаю. Подкинь
Куда тебе, дядя? теперь удивился Шукат. Я ведь до самого Серного не доеду, раньше сверну,
И не надо, сказал человек, хозяйственно устраиваясь в кабине. Сбросишь на сорок первом километре за Ербентом.
Это мне рядом. Можно, согласился Шукат, соображая, что там на сорок первом. Вышка? Или экспедиция стоит? Может, кошара? Через минуту он отчетливо вспомнил, что на сорок первом ни хрена нет, кроме песка. Только особо крутой бархан, на котором буксуют.
Зачем туда? настраиваясь на затяжную беседу, спросил Шукат. Он был разговорчивым парнем и в рейсах прямо-таки страдал от одиночества.
Надо, хмуро сказал человек, отрезая расспросы. Но прежде чем впечатлительный Шукат успел серьезно задуматься, с каких это фиников темная личность в сером плаще рвется к центру пустыни и не следует ли по этому поводу свернуть в Безмеине к милиции, человек улыбнулся почти виновато и пояснил:
Не умею я рассказывать, парень. Ездил там когда-то. А сейчас механиком в автокомбинате, может, слыхал? Сурин фамилия
У вас мой кореш работает, сразу успокоился Шукат. Назаров.
Есть такой, усмехнулся Сурин. Драчливый у тебя кореш. Через Безмеин, что ли? А прямо совсем не ездят?
Как это прямо? не понял Шукат.
С самого первого километра они знали эту дорогу по-разному. Вернее знали разные дороги. Во времена шофера Сурина сернозаводская трасса, вырвавшись из Ашхабада, круто уходила на север. С такыра на такыр, до самого Бахардока. Некоторые такыры раскисали зимой, и, обходя их, дорога на двадцать шестом километре резко виляла влево.
А на пятидесятом всегда разводили костер, самое костровое место мелкий укрепленный песочек, заросли саксаула и цветов. Там ночевали джейраны, прятали маленьких за барханом. Сурин как-то ружье там посеял, на такыре девять километров такырище. Шут его знает как вылетело из кабины. До сих пор жалко. Утром искали-искали
На пятидесятом джейраны еще ходят?
На пятидесятом? таращит глаза Шукат. Джейраны?
Старой дороге, которую помнит по километрам Сурин-шофер, давно пришел конец. Те такыры вдрызг разбиты колесами. Потом порядочный кус оттяпал гражданский аэродром. Сделали было объезд, но в аккурат к нему подобрался канал и разлился ашхабадским морем. И барханы там превратились в пляж с шезлонгами, кремом для загара и лимонадом. И парни ровесники Шуката гоняют в пустыне под парусами. А вроде Сурина, без пяти пенсионеры, кивают удочкой. Какая же там теперь дорога?