Я прикинул, что если проскочу спуск на скорости шестьдесят, то пять минут могу подождать. Выйду из кабины и открою капот. Но потом надо проскочить этот проклятый спуск на шестидесяти. Иначе долго придется пилить на второй. Там рытвина и поворот. Я припоминал этот кусок дороги метр за метром. Рытвина как раз у подножья. Могут полететь рессоры. «Попробую пройти по обочине, подумал я. Выжму сцепление и проскочу. Иначе МАЗы придут раньше и я потеряю целый час».
Она согласно прикрыла глаза и тотчас открыла их...
Так, повторил он. Значит, уезжаешь...
Осторожно я шарил руками впотьмах. Звякнули бутылки, посыпались какие-то коробки...
Уклончик ерунда. Но длинный, можно жать на всю.
Камень в кювете пожелтел от дождей и зарос бурьяном. Алешка вытоптал бурьян. И камень опять сделался заметным.
Я вышел на середину моста и вытянул руку. Полуторка затормозила в трех шагах. Я поднял Павлика высоко над головой, хотел поцеловать его, но подумал, что с мужчиной нужно прощаться иначе, даже если он маленький, и осторожно опустил мальчика на землю. Шофер посигналил.
За тобой на переборке висит пиджак. Там в кармане есть небольшой харч. Достань. Пожуем без отрыва от производства... Да, да. Там... Достань и разверни газету. Кажется, это пирог?
Схожу в одно место... Тут, неподалеку.
Алексей метки свои показывал на трассе, сказал я, отрезая себе толстый ломоть.
Хлеб, односложно ответил тот. Первый хлеб...
Хорошо, весело согласился Павлик. До свиданья, Семен! Он спрыгнул на землю.
В это время принесли телеграмму. Я расписался и распечатал ее. Мама взяла со стола лампу и посветила, пока я читал.
Да, отозвался я. Здорово... Завгар знает?
Вахтер ни слова не сказал нам. Просто он смерил нас взглядом с головы до пят и, понимающе усмехнувшись, открыл дверь. Я двинулся мимо него стиснув зубы.
Не умею ходить под ручку. Пойдем так.
Я смотрел на тропинку. Она была пустынна.
Масло держи чуть-чуть пониже уровня, чтобы не забрызгивало свечи. А закончат бункера надо сменить кольца. До тех пор двигатель еще помолотит.
У меня девять, сказал Алешка. И уверенно добавил: Завтра и вы сделаете девять. Может быть, завтра восемь: Но через день девять.
Я попытался предположить, как поступили бы сейчас Феликс или Меньшенький. Но никак не мог представить их здесь,
в этой обстановке: ни Костю, ни Феликса, ни даже Мишку.
Мы сели на мокрое от росы бревно у забора. Алешка закурил и протянул зажженную спичку мне. Лицо у него осунулось, но было спокойным и повзрослевшим. Может быть, это мне лишь показалось: пламя спички осветило его снизу, на подбородке на миг зазолотилась щетина, под глазами легли глубокие тени, темные потрескавшиеся губы были сомкнуты так плотно, что ему, наверно, трудно было их разжимать.
Я подумал, что Феликс вовремя дал радиограмму, несколько дней назад она была бы преждевременной: я не сумел бы так ясно понять, как нужно мне снова на «Коршун». Человеку что-то в жизни нужно делать до конца.
Успел все же. Думал, не успею...
Его лицо, косоворотка с засученными по локоть рукавами, коротковатые, вздувшиеся на коленях брюки, парусиновые тапочки все было серым от пыли. Он улыбнулся, разжав серые губы, и удивленно сказал:
Я сказал, Федор Кириллыч, тихо ответил тот.
Вот, я почти готова, прошептала она и, осторожно ступая, пошла к входной двери. В груде разной обуви у порога Валя нашла свои сапоги, натянула их, негромко потопала, пробуя, как они сидят, потом сняла с гвоздя парусиновую куртку с навсегда засученными рукавами. Так одеваются только мальчишки сразу обе руки в рукава... Она повернулась ко мне, и опять я увидел в ней новое, неизвестное еще минуту назад. И я подумал, что пройдет много лет, и каждый раз, когда она вот так неожиданно, по-мальчишески порывисто и по-женски завершенно обернется, я буду находить в ней новое и ревновать ее к ней самой, к тому, что она до поры до времени таит в себе.
Вот как... Я думал, только с весны. Вижу по девять, а то по десять рейсов делаешь. А кроме тебя, никто... Понять не мог. Федор принижал голос, чтобы не беспокоить своих.
Видишь?
О Павлике и Вале я запретил себе думать. Я рассчитывал каждую минуту, гнал самосвал к бетонному заводу и обратно. Руки уже не потели на руле, но как-то, подъехав к заводу и выключив зажигание, я почувствовал, что челюсти мои крепко сжаты, а ноги онемели от напряжения, как в первую машинную вахту на «Пензе».
Дело есть, Федор Кириллыч, сказал Алешка глуховатым голосом.
На автобусе доберусь. Или проголосую. Подкинут. Не ходите дальше вы, батя, и вы, маманя.
В другом кармане бутылка с молоком. Нашел?
Федор Кириллыч? спросил Алешка.
Приедешь? судорожно глотнув, спросил я.
Одно зараз ясно: мы с Федором да вот еще с Валюхой твоей коммунизм сработать справились бы годков за пятнадцать... Мабудь, Хрущев вас с Алехой в виду имел пять лет набросил... на размышления...
Смотри, парень, не надломись. Долго ли душу с места сдвинуть, Он постучал себя пальцем по левой стороне груди и добавил: Сдуру подшипники поплавишь.
Да вы не волнуйтесь, товарищ водитель, порядок будет полный. Не первый раз за баранку сажусь...