Но мы же договорились, что ты придешь к нам?
Мои маршруты делались все более дальними и в конце концов к цели я стал добираться вечером, когда в пору было возвращаться.
Что ты маешься, Сеня? спросила меня как-то мама.
Он не ответил.
Чаще всего проходили женщины. Их пестрые косынки долго плыли по-над степью, голоса слышались далеко. Наверно, они ходили на станцию, в вагон-лавку, где иногда можно купить приличные туфли и отрез веселого штапеля. Женщины думали, что они одни, и громко переговаривались, смеялись, что-то рассказывая друг другу. Они снимали кофточки и блузки им некого
было стесняться. Загорелые плечи матово поблескивали на солнце. Потом косынки растворялись в горячем мареве. Женщины уходили.
Да, спи, сынок...
У моста через Томь мы остановились. Я достал пиджак и повел Павлика к речке. Я заставил его раздеться и тут же вымыл с головы до ног. Мне было приятно и грустно дотрагиваться до этих узеньких плеч, как будто я возвращал себе то, что когда-то утратил. Я крепко вытер его, завернул в пиджак, отнес в кабину. Вымылся сам и выполоскал наши вещи. Павлик выстукивал зубами мелкую дробь. «Не простудить бы малыша», думал я, кляня себя за то, что сразу же не пошел на шоссе за помощью.
В четыре часа Павлик не пришел. Его не было и в половине пятого. «Наверно, влетело парню», подумал я. Ехать мне расхотелось. Я долго сидел на крыльце, облокотившись на колени, сразу уставший и опустошенный. День догорал так медленно, что ему не видно было конца. И все же я взял себя в руки и пошел к машине.
А если одному трудно? спросил Павлик.
Я подумал, что ему ответить.
Павлик пришел утром. Я увидел его с крыльца. Он стоял возле машины, засунув руки в карманы своих коротких штанишек.
Мы медленно поднялись на второй этаж по тускло освещенной, скрипучей лестнице. Нам открыли так быстро, словно специально ожидали за дверью. В коридоре желто светила запыленная лампочка. Молодая женщина со светлыми короткими волосами, зачесанными за уши, присев, обнимала тонкими руками Павлика.
Я не злоупотреблял временем Павлика и долготерпением его матери. Иногда я даже откладывал назначенное путешествие. Я очень беспокоился, что в конце концов он заскучает со мной, и каждый раз придумывал все новые и новые маршруты. Мы ездили за Томь за грибами, бывали на сопках, закатывались далеко в степь. И однажды добрых полчаса соревновались в скорости с товарным поездом. В том месте, где шоссе шло параллельно полотну железной дороги, был небольшой спуск. Поезд притормаживал, а я выжимал из «москвича» все, что он мог дать. Минут десять мы шли вровень. И Павлик так заразительно ликовал, что и я не на шутку увлекся гонками. Но потом мы стали медленно, но верно отставать, и возле переезда последний вагон показал нам тормозную площадку.
Нет, нет. Я вас не отпущу.
Кажется, так. Головку блока почистить надо. Завтра.
Мама внимательно посмотрела на меня и улыбнулась.
Часа два я крутил ручку, пытаясь запустить это понурое сооружение. «Москвич» только встряхивался и пускал в морду любопытствующей свинье голубые кольца дыма. Пять раз я проверял контакты, вывинчивал свечи, продул и промыл карбюратор. Наконец мотор сначала истерично, а затем все более уверенно зафыркал.
Да, ответил я. Возможно, вы правы. Иногда я чувствую, что я старше самого себя...
Мы познакомились в конце июня. Я лежал под машиной во дворе и пытался установить причину стука, появившегося накануне. Горячее масло капало мне на подбородок и на губы. Я был уверен, что стучит глушитель он болтался. Головка накидного ключа «четырнадцать на двенадцать» осталась в сумке на капоте. Это целая мука вылезать из-под низкого «москвича». Ругая себя за непредусмотрительность, я повернулся на бок, собираясь выползти, и увидел в просвете между передними колесами голые мальчишечьи ноги стройные, загорелые и в царапинах.
Ребята обижаются, что только один я катаюсь, подумав, сказал Павлик. Им тоже хочется очень...
Но вот оглушительно упали первые капли. В поселке разноголосо созывали ребятишек женщины. Шурша шинами, черной птицей пролетел пригнувшийся к рулю велосипедист. На рабочей башне мелькомбината и на опалубке бункеров суетились и смеялись девчата в комбинезонах.
Домой мы засобирались раньше обычного, но, выезжая из степи на шоссе, всеми четырьмя колесами автомобиль попал в подсыхающую лужу и провалился по самые ступицы. Я разулся, засучил брюки и сразу же до колен провалился в слежавшуюся липкую грязь. Края лужи глянцевито поблескивали. Я перенес Павлика на сухое. Он пошел ломать прутья, а я решил найти что-нибудь похожее на вагу.
Все равно обязан. Однажды я усвоил, что надеяться можно только на себя.
Я стаскиваю через голову рубаху и майку, сразу, одним махом, сбрасываю в сенях сапоги, снимаю брюки и выхожу на самое открытое место. Прозрачные хрупкие прутья со звоном лопаются и ломаются о мои плечи и голову. Я подставляю им ладони, запрокидываю лицо и ловлю их ртом. И мне кажется, что мое тело впитывает дождь так же, как несколько минут назад оно впитывало солнце. Дождь поил меня, не утоляя жажды. Казалось, еще минута и я переполнюсь дождем, как бочка, что стоит у завалинки на углу дома.