Задраенные двери машины, мокрые с головы до ног, позеленевшие механики, выбирающиеся наверх, бросались команде в глаза.
За здорово ж-живешь!
И амба.
Черт возьми! Мне совсем не нравилось, что я волнуюсь. Павлик еще стоял на краю кювета. Мое предложение могло и не устроить его.
При этих словах сердце у меня болезненно сжалось. Я ничего еще не знал.
Самые черные пятна потри этим.
Тетя Лида иногда готовит их нам с мамой...
Натощак человек умнее, мама?
Я возвращался к шоссе. Похлопывал автомобиль по крылу и забирался в кабину. Наступали сумерки прозрачные и легкие, такие, какие обыкновенно предшествуют летней безлунной ночи. Бледное пятно фары покачивалось перед капотом. Я вел машину медленно и думал, что в моей власти остановить время или хотя бы замедлить его. И совсем забывал, что степь с каждым днем все более тяжелеет.
Я подвез Павлика к самому крыльцу. Он жил в двухэтажном бревенчатом доме. Его тотчас окружила ватага мальчишек. И только светлая макушка еще несколько раз появилась среди лохматых мальчишечьих затылков. Я тронул машину. Парень определенно нравился мне. Всю дорогу до дому я думал, что... Ну что я мог думать? Если бы у нас с Майкой не получилось все так нелепо, у нас, наверно, был бы такой же сын. Может быть, я и назвал бы его так же Павлик.
Молодость, буркнул я.
Я думала больше... Немного больше, поправилась она.
Каждое утро солнце, неистовствуя, взбирается по крутому небу. Оно плавится, пылает, обрушивает тонны света и тепла на запрокинутые головы подсолнухов, на мои голые плечи и спину. И я не укрываюсь от него.
Дома, осмотрев «москвич» в последний раз и мысленно попросив прощения за изношенные подшипники ступиц и хлябающие крылья, я сел за руль и покатил к воротам. Распугивая стада гусей и поросят, мой автомобиль медленно ковылял по ухабистой дорожке, сжатой с обеих сторон дощатыми сараями. Мальчишки, ликуя больше меня, до самого шоссе бежали следом.
Лед... Зеленый, крошащийся, встающий на дыбы лед... Льдины лезут друг на друга, сшибаются, перемалываясь в кашу. Вода разгуливает по пайолам, и матовый свет плафонов зыбко дробится на ней. Вода холодно подступает к горлу, лезет в рот, в уши, в нос... Дизель еще стучит. Но он вот-вот захлебнется и конец: двери в машину задраены.
А когда возвращаться будешь с собой возьмешь или как? Или ты не собираешься назад?
Сколько же лет вам? спросила она.
Ты совсем не маленький. Ты просто здорово устал, тихо сказал я. И я устал. А ведь ты же не скажешь, что я маленький. Мы сегодня потрудились...
За поселком, на травянистом краю кювета, неподалеку от моста, сидел какой-то человек. Во мне что-то дрогнуло, и я улыбнулся. Это был Павлик. Он подбородком упирался в согнутое колено и ковырял веточкой землю. Он не видел моей машины. Я выключил зажигание. «Москвич» катился неслышно. Шагах в трех от Павлика я притормозил.
Я сидел, положив руки на край стола. Вдруг я заметил, что она пристально смотрит на них.
Добрый вечер, старина! окликнул я его, открывая дверцу. Что ты здесь делаешь?
Маманя, я не о том. Просто будет дождь!
Немножко заметил... Совсем-совсем немножко...
А я жду, жду...
Я серьезно посмотрел ему в глаза.
У вас есть тетя Лида, которая готовит голубцы...
В воскресенье я отыскал хозяина. Взлохмаченный, в штанах, засученных до колен, босиком, он деловито щурил на меня серые с хитрой рыжинкой глаза.
На правой руке между большим и указательным пальцами разбитной моторист с «Крузенштерна» выколол мне якорь еще на курсах. Тогда руки у меня были крепкие и ладные. И якорь был ярко-синим и маленьким. Теперь, раздавленные железом, размягченные соляром и горячим маслом, они стали большими и пористыми. Якорь тоже расплылся и поблек. Я забыл про него. Я подумал, что Павлик видел и великолепную русалку с хвостом селедки на моем левом плече там, возле залива, поежился и прикрыл якорь рукавом.
Попробуем? кивнул я в сторону машины. Хочешь?
Спускаясь с крыльца, я слышал, как на втором этаже захлопнулась дверь и ключ дважды повернулся в замке.
Хорошо! заторопился я. Буду возить твоих друзей... Ну хотя бы через день...
Спасибо, друг, взволнованно сказал я, если бы не ты...
Да, я мастер. Вон еще наряды заполнять надо.
Он вздрогнул, поднял голову и вскочил:
Странно,
сказала она раздумчиво. Я уже привыкла, что у меня сын. Сказки ему рассказываю про прораба, про принцессу Машу мастер наш. Я привыкла кормить его. И он иногда мне даже мешает. Но вот сегодня вы задержались, А я места себе не находила. Хотя, казалось, ну что может случиться?.. Он же с вами... Только бы не простудился...
Я не стал ждать оформления бумаг на свое имя. Я вручил хозяину то, что он просил, и взял у него доверенность.
Он скоро кончится, и завтра ты сможешь пойти в степь.
Автомобиль был точным. За два часа фырканья, дребезжанья и шороха он подкатывал меня к шестидесятому километру. Я ставил его в придорожные кусты и уходил в степь. Она уже начинала желтеть. Мятлик отяжелел, стебли полыни заматерели, трава в какой-то истоме, словно исходя нежностью и грустью, никла к прогретой почве и удовлетворенно шептала что-то. Здесь я оставался на целый день. И мне совсем не было скучно. Я удивлялся, как мог жить раньше, не умея по шороху отличить осоку от камыша, не умея распознавать голоса птиц. Сейчас мне казалось, что и человека не может полюбить и понять тот, кто этого не умеет.