Еле слышно попрощавшись, они выскользнули за дверь.
Через месяц Светина мама увидела Валю. Вместе с Таней и Игорем она в воскресенье зашла за Светой. Компания уговорилась идти в кино на новый фильм. Оживленная, улыбающаяся, секунды не стоящая на одном месте, Валя все торопила:
Опоздаем не прощу!
Когда Света вернулась домой, мама спросила:
Я все собиралась узнать у тебя: как теперь Валя учится?
Три двойки исправила. Иначе мы бы ее в кино не взяли.
И девочка уверенно добавила, тряхнув головой, так что длинные косы разлетелись в стороны:
Есть еще тройка. Но не беспокойся, и ее исправит.
И вежливая какая!
Когда захочет, сказала Света и отвернулась: ее взгляд встретился со взглядом отца.
А мама говорила и говорила, и сразу было заметно, что она очень довольна:
Видишь, отлично все устроилось. Вырастет хорошей девочкой. Л как легко могли вы причинить людям огорчение? Надеюсь, теперь ты, Коля, убедился, что я была глубоко права?
Мать ушла на кухню. Света подошла к отцу близко-близко и зашептала:
Наверное, мама считает, что я все еще маленькая? Как ты, папа, думаешь, сказать, что это наша заметка на Валю подействовала?
Тс-с! Что ты?! испуганно замахал на нее руками отец. Еще, чего доброго, проболтаешься, что я тебе помогал писать.
В этот вечер Николай Николаевич решал, наверное, очень сложную техническую задачу: он долго сидел над листом бумаги и все думал и думал. Но если бы Света заглянула в чертеж, как иногда делала, когда звала папу к чаю или ужину, то удивилась бы: в десятках вариантов была изображена она сама, Света, и не маленькая девочка, а девушка с комсомольским значком на форменном платье и с пристальным и серьезным взглядом.
МУЗЫКАНТ
Точность секретаря райкома партии Василия Петровича Снигирева была хорошо известна. Поэтому уже без пяти двенадцать исполняющий обязанности заведующего районным отделом народного образования Иван Никанорович Горищев сидел в приемной.
«Я знаю, невесело размышлял Горищев, вытирая платком тройную складку на затылке, покрытую от волнения мелким бисером пота. Все заранее знаю Пропесочивать будет. К месту или не к месту, а уж обязательно помянет: дескать, ты, Горищев, отсиживаешься в районе, не ездишь но колхозным селам, не заглядываешь в школы. Ну что ж, хочет, чтобы поехал? Пожалуйста!»
Последние слова он мысленно произнес так трагически, будто клал голову на плаху, жертвуя собой за великое дело, и эту жертву по заслугам смогут оценить только потомки.
Горищев знал, что есть за ним такой грех: не любит он трясти в поездках свои сто десять килограммов живого веса. Когда-то он был учителем пения, потом директорствовал в школах, а последние годы обосновался в районном центре. Заведующий часто болел, и Иван Никанорович его замещал.
Секретарь райкома открыл дверь.
Прошу, товарищ Горищев!
Под медлительный и басовитый бой часов, возвещавших наступление полдня, Иван Никанорович вошел в кабинет.
По прогнозам впереди дожди, без предисловия приступил к делу Снигирев. Надо завершать строительство школ. А вот у меня есть сигнал, пишет парторг из села Дудаки, что там часть кровли на новой школе не покрыта. Председатель сельсовета сидит дома, чаевничает, а о школе не думает. И материалы разбросаны. И в расчетах с рабочими что-то напутали. Надо съездить, проверить. С народом потолкуйте. Если потребуется, подскажите, что сделать, помогите.
Секретарь поднял усталый взор на Горищева.
Ничего об этом не слышали?
Нет! выдохнул Горищев.
Секретарь нахмурился и сказал:
Отсиживаться в районе сейчас не время.
Горищев стал краснеть с шеи и, когда кровь прилила к щекам, потянулся за платком. Он ждал, что секретарь райкома начнет развивать эту неприятную тему. Но Снигирев поднялся и отставил кресло.
Выезжайте, не задерживаясь. Загляните домой, экипируйтесь соответственно и в путь. Сапоги-то у вас есть?
Горищев вытер пот и недовольно подумал: «Еще советы дает: экипируйтесь Сапоги Что это: восхождение на Казбек? Или розыски мертвого города Хара-Хото? Просто хочет показать активность, вот и гонит с глаз долой. Сам, небось, будет сидеть здесь и осуществлять общее руководство».
Горищев вышел из кабинета. Он тут же позвонил домой:
Обед готов? Я заеду! Что? Нет, бог с ним, с отдыхом! Лучше поскорей отделаться.
Часа через полтора, выходя из дома, Горищев посмотрел на небо, затянутое серой мутью, и покачал головой. Он втиснулся рядом с шофером в «Победу», буркнув только одно слово:
Дудаки!
Это прозвучало у него, как «дураки».
Шофер лихо повел машину: дорога на Дудаки была ему хорошо знакома.
Упали первые капли дождя. Потом ударил ливень. Косой дождь хлестал в треснувшее и от времени ставшее палевым смотровое стекло. Казалось, что поля с оранжевыми скирдами хлеба и тронутой багрянцем зеленью эго цветная картинка, расчерченная сверху донизу мутным грифельным карандашом.
«Еще полчаса такого потопа и я засяду!» уныло подумал Горищев.
Уже осталось позади шоссе «Победа» разбрызгивала кофейного цвета грязь на проселочной дороге.
А дождь все сеял и сеял, такой же унылый, как и мысли у Горищева, который намеревался вечером вкусно поужинать, послушать радио, соснуть пару часиков и только после этого отправиться ненадолго «в контору». Вызов к секретарю спутал все планы любившего точный распорядок Горищева.