Вашими бы устами бормочет он.
Я это вообще так, к слову. Мне лично ничего не надо. Крутился, кручусь и буду крутиться!
Однажды отмечали у нас передовиков общественной работы. Почетную грамоту месткома получил и Нарцис Федотыч. Мы вышли вместе из клуба и по свежему снежку пошли домой пешочком.
Нарцис был очень доволен. Мороз подрумянил его полные, обычно бледные, чисто побритые щеки, он как бы излучал сияние удовлетворенности и полнейшего душевного благополучия.
Хорошо вам, Нарцис Федотыч? спросил я.
Хорошо! ответил он, продолжая улыбаться своим тоже, видать, румяным мыслям.
А приятно, черт возьми, когда тебя отмечают! сказал я философски. Даже обычная почетная грамота, и та доставляет некоторое
Он перебил меня.
При чем здесь почетная грамота? Вы заметили, в пятом ряду сидел Гелиотропка, ждал. А ему и не дали! Мимо носа проскочило. Воображаю сейчас его кислую рожу!
Вы ошибаетесь, Нарцис Федотыч! Ему дали!
Позвольте, когда?
Сегодня. Когда и вам дали!
На Нарциса жалко было смотреть. Он похудел в одну секунду. Рот стал старушечьим, глаза округлились и молили о пощаде. Но я был беспощаден:
Помните, вы пошли в буфет? Вот как раз тогда!.. Но почему вы так огорчены? Ведь в данном случае Гелиотропка Фиалкин не ловчил, не выворачивался наизнанку, а действительно хорошо работал и заслуживает поощрения. Согласитесь с этим.
Выходит, мне грамоту и ему грамоту. Мерси!
Мне показалось, что надежная сердечно-сосудистая система моего приятеля вот сейчас, сию минуту даст роковую осечку. Я подозвал такси, усадил его в машину, и мы поехали.
Нарцис Федотыч! сказал я после долгой паузы. Милый мой, бросьте, не терзайте свою бедную печенку. Работайте, и все придет в свое время. Помните, что сказал Маяковский: «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм!»?
Он обернул ко мне свое расстроенное лицо и произнес:
Нам, значит, общий памятник, а Гелиотропке персональная мемориалка да?
Странный человек!
ЛЮБЛЮ ЛЮДМИЛУ
«Люблю Людмилу!» так называлось лирическое стихотворение, присланное в газету, редактировал которую некто Переносцев Спартак Лукич, мужчина начитанный, вдумчивый, с философским складом ума.
Что делают в газетах с лирикой, получаемой по почте?
Прежде всего ее регистрируют, как любую грубую прозу будь то жалоба жены, обманутой мужем или материал, обличающий нерадивого управдома.
Девушку из отдела писем, которая регистрировала «Людмилу», тоже звали Людмилой, поэтому она тщательно к с особенным удовольствием записала на регистрационной карточке фамилию, имя, отчество и адрес автора лирического стихотворения: Пулин Василий Иванович, Проломная, 19.
Затем стихотворение с пометкой наверху в правом углу рукописи «Самотек» было отправлено в отдел литературы и искусства и попало на стол заведующего отделом Аркаши Сарафанова.
Маленький, хилый, очкастый Аркаша, морща по скверной привычке нос и поминутно почесывая себя за ухом, взял рукопись и пробормотал стихи вполголоса: поэзию он любил оценивать на слух.
Стихотворение про Людмилу Аркаше понравилось.
Сеня, ты можешь оторваться? спросил он сотрудника с аккуратным пробором на лысеющей голове, который что-то писал за соседним столом.
Сотрудник с пробором издал в ответ нечленораздельный звук, нечто вроде «эммда», означавший на скупом и сжатом редакционном языке: «Обожди, сейчас, только поставлю точку». Вслед за тем он поставил точку и уже внятно произнес.
Ну
Стихи поступили сказал Аркаша Сарафанов Самотек, но, кажется, можно напечатать. Послушай!
Не читай! Я воспринимаю стихи только после обеда.
После обеда Лукич уедет, а мне нужно сейчас с тобой посоветоваться. Я все не буду читать. В общем, тут лирический герой молодой каменщик. Понимаешь? Он строит жилой дом и в то же время любит девушку Людмилу. Понимаешь? По-моему, здорово!
Я так не могу. Мне нужно глазами посмотреть. Дай рукопись!
Обожди! Он строит дом и в то же время говорит о своей любви к Людмиле. Говорит страстно, вдохновенно, с такой, понимаешь. покоряющей строительной силой!
Да как именно говорит-то?
Кирпичом говорит. Открыто! На весь мир. Вот послушай.
II маленький, хилый Аркаша, выпрямив сутулую спину, прочитал вслух утробным торжественным голосом:
Мне все преграды нипочем,
Во мне играет жизни сила,
Я по фронтону кирпичом
Кладу: «Люблю тебя, Людмила!»
Он положил рукопись на стол, снял очки, привычно ссутулился и скатал своим нормальным тенорком:
Правда, здорово?
Сотрудник с пробором сбил щелчком пепел с сигареты и процедил:
Про любовь и кирпичом? Тяжеловесно как-то!
А по-моему, в этих стихах присутствует весь дух нашего времени, весь его благородный пафос, вся его строгая этика. Ты вникни: человек строит дом. Как? Навечно! И тут же каменным языком заявляет о своей любви к Людмиле. Это, брат, тебе не письмецо в конвертике. Тут вечностью пахнет! Красиво? Красиво! Оригинально! Ново! Я за то, чтобы печатать! Пойду к редактору, порадею старика!
Сотрудник с пробором пожал плечами и снова промычал нечто вроде «эммда», на этот раз означавшее «Поступай, как знаешь!»
Редактору Переносцеву стихи про Людмилу тоже понравились. А он любил, пользуясь любым поводом, поучить своих сотрудников. Написав на рукописи «В набор! Сп. Переносцсв», Спартак Лукич сказал: