И что бы я с ними делал? Сбыть все равно не сумел бы меня бы надули или подставили. От одной перспективы общения со скупщиками краденого у меня мурашки поползли по коже. А как насчет владельца магазина? Он пострадает? Или страховка покроет ущерб? Просто размышляя об этом, я чувствовал себя виноватым.
От следующей мысли у меня подскочил пульс. А вдруг те вспышки означают, что меня сфотографировали? Вдруг в том магазине охранное видеонаблюдение?
Я вскочил и принялся мерить библиотеку шагами, едва не задыхаясь.
Прекрати! велел я себе вслух.
В пустой библиотеке мой голос прозвучал так громко! Как, черт подери, они тебя поймают, даже имейся у них отпечатки твоих пальцев? Да и если тебя поймают, какая тюрьма тебя удержит? Черт, ничего ведь не украдено, замки не взломаны, окна не разбиты. Кто поверит в сказку про взлом и тем более откроет дело?
От усталости подкашивались ноги, на плечи будто давил тяжелый груз. Голова снова заболела, захотелось спать.
Я прыгнул к себе в отель и скинул обувь. В комнате было прохладно, радиатор едва теплился. Простынка на кровати тонюсенькая. Такая не согреет. Вспомнился бездомный из Вашингтон-сквер-парка. Ему-то хоть тепло?
Я прыгнул в темный дом отца, взял со своей кровати одеяло и прыгнул обратно в отель.
Потом я заснул.
Шум с улицы думаю, сигнал машины разбудил меня в полдень. Я натянул одеяло еще выше и обвел взглядом дешевый номер.
Наступила среда, значит отец должен уехать на службу. Я встал, потянулся и прыгнул в папину ванную. Там я прислушался и глянул за угол.
Никого. Я прыгнул на кухню и посмотрел в окно на подъездную дорожку. Папиной машины не было. Я помылся и позавтракал.
Нельзя же вечно жить за отцовский счет! От этой мысли у меня заболел живот. Где взять деньги?
Я прыгнул к себе в отель и перебрал вещи, выискивая чистые. Белье кончалось, все носки грязные. Может, прыгнуть в магазин, набрать одежды, потом прыгнуть куда-нибудь, не заплатив? Я стану супервором!
«Блеск, Дэви!» Я покачал головой, собрал грязные вещи и прыгнул в папин дом.
Ну вот, я все чаще думаю об этом доме как о папином, а не как о своем. Наверное, это к лучшему.
Так, отец оставил в машине выстиранные вещи, не переложив их в сушилку. По запаху плесени было ясно, что они лежат там уже дня два. Я вывалил его одежду на сушилку, загрузил в барабан свою и включил машину.
Раз дом папин, что я здесь делаю? Ну должен же отец хоть изредка кормить меня и позволять стираться? С чего мне мучиться чувством вины за то, что пользуюсь его имуществом?
Пока машина стирала, я бродил по дому и, конечно, мучился чувством вины.
Дело было не в еде и не в стирке, а в двадцати двух сотенных купюрах, которые я взял у отца из бумажника. Ерунда какая! Он хорошо зарабатывает, а меня всегда одевал в секонд-хенде. Машина у него стоит больше двадцати двух тысяч, а меня он содержал только для того, чтобы не платить маме алименты.
Но вину я все равно чувствовал. И злость тоже.
А если разгромить тут все? Переломать мебель, спалить одежду? Или вернуться ночью, открыть бензобак «кадиллака» и поджечь его? Вдруг дом тоже загорится?
Ну что со мной такое? Чем дольше нахожусь в доме, тем сильнее злюсь. Чем больше злости, тем больше чувство вины. Разве стоит так терзаться?
Я прыгнул на Манхэттен и гулял по Центральному парку, пока не успокоился.
Через сорок минут я вернулся в папин дом, переложил свои постиранные вещи из машины в сушилку, а папину одежду сунул обратно в барабан.
Мне нужно кое-что еще Коридором я прошел в папин кабинет,
в его домашний «офис». Вообще-то, мне запрещалось туда заглядывать, но папины запреты и правила меня больше не волновали. Для начала я обыскал канцелярский шкаф с тремя ящиками, потом переключился на письменный стол. Мы с сушилкой закончили одновременно: она сушить мои вещи, я искать свое свидетельство о рождении. Но я так его и не нашел.
Задвинув последний ящик, я собрал высохшую одежду и метнулся к себе в отель.
Как быть с деньгами? Я положил вещи на кровать и прыгнул к парковой скамье в Вашингтон-сквер-парке.
Бомж, который вчера спал на скамейке, исчез. На скамейке сидели две старухи и оживленно болтали. Они посмотрели на меня, но стали болтать дальше, а я зашагал прочь по тротуару.
Я ведь пытался найти честную работу, но без номера социальной страховки меня никто не брал. Большинство работодателей просили еще документ, подтверждающий гражданство, свидетельство о рождении или карточку избирателя. Ни того ни другого у меня нет. А вот нелегалы как у нас работают? Как они обходят эту проблему?
Они покупают фальшивые документы.
Ох! Когда я по Бродвею шел на Таймс-сквер, бойкие парни предлагали мне и наркотики, и девочек, и мальчиков. Готов спорить, они знают, как достать фальшивые документы.
Только у меня нет денег.
По ощущениям я как страна третьего мира: нужны деньги, чтобы заработать деньги, а сверхдержавы кредитов не предлагают. Если завтра не заплачу за отель, окажусь на улице. Тогда понадобится некое облегчение бремени задолженности.
Средь бела дня вой охранной сигнализации на Сорок второй улице пугал куда меньше. Может, стащить телик или видак, заложить в ломбард, а на выручку купить фальшивые документы? Перспектива перетащить видак в ломбард пугала. Даже, допустим, меня не поймают. Если кому-то приспичит, и стрельнуть могут. Или у меня паранойя? А если украсть что-то подороже? Драгоценность, например? Сто́ит пойти в музей и поснимать картины? Чем дороже краденое, тем больше шансов остаться без выручки меня либо обманут, либо убьют.