Так из народности образа логически вытекает его «вечная современность», злободневность, непреходящесть, его огромная гуманистическая сила, его принадлежность Человечеству и Человечности. Так описание событий и битв старого времени проектируется на новое время.
Эта проекция на современность ещё сильнее, чем в первой, выражена во второй книге Марии Тересы Леон повести «Химена». Книга эта сложнее и многограннее по своему замыслу, чем первая. Уже то обстоятельство, что повествование ведётся не «со стороны Сида», героя и участника главнейших событий эпохи, а «со стороны Химены», верной его спутницы по жизни, для которой основные коллизии Сидовой борьбы оборачиваются совсем по-другому и наполняются другим эмоциональным и психологическим содержанием, ставит перед автором очень тонкие и сложные задачи. Образ Химены проходит и через всю первую книгу о Сиде, проходит как символ чистоты, верности, стойкости, большой нравственной силы. Но если в первой книге Химена свидетель и зачастую участник Сидовой борьбы, то во второй она и летописец, верный и страстный. Хотя повествование ведётся от имени автора, но вся книга это как бы внутренний монолог Химены, и действие в ней то и дело прерывается потоком
мыслей, переживаний и чувств Химены, да и само действие, и все картины, какие развёртываются перед читателем, окрашены душевным строем Химены, её внутренним, неповторимым «я», её исторически сложившимся характером, несущим в себе и всю насыщенность народной традиции, и непреходящую ценность честной, простой и любящей души. Мы не оговорились простой. Ибо образ Химены, несмотря на всю историческую точность, с которой обрисованы в повести события её жизни, максимально приближён к образу простой женщины из народа, что ещё раз доказывает, что не может существовать «чисто исторического» повествования о Сиде, ибо мощность народного вдохновения на веки веков украсила, оживила, поправила историю. Химена в повести Марии Тересы Леон выступает как бы в разных лицах, видится в разных гранях и преломлениях. И от этих граней тянется неразрывная нить к стилевым приёмам книги, к разным аспектам выполнения её социального, психологического и эмоционального замысла.
Одна Химена это Химена истории Испании, и воплощение этой грани её образа взаимосвязано с тщательной реалистической разработкой самых мельчайших деталей эпохи, обычаев, нравов, быта. Каждодневный фон исторических событий показан в книге с необычайной полнотой и тщательностью, с поэтическим реализмом, благодаря которому «вещный мир», окружающий героев, предстаёт как нечто тесно с ними связанное, как одно целое, в котором каждая деталь занимает своё, строго необходимое место, создавая обстановку эпохи, в которой персонажи движутся, действуют и живут с необычайной естественностью. Служа достоверным указанием эпохи, этот «вещный мир» в то же время как бы приближает к нам героев, делая их живыми людьми, поддерживая атмосферу близости и словно доверия между героями книги и современным её читателем:
«Хорошо работается в тёплой кухне под уютное бульканье котлов. Надо всем веет тёплая сырость от кипящих бульонов и резкий запах свежей капусты. Ставни плотно притворены, и только, если какой-нибудь поварёнок откроет на мгновенье дверь, со двора врывается ослепительный блеск снега и порыв ледяного ветра Отведя глаза от этой голубизны, Химена садится в сторонке одна, погружённая в свои мысли и заботы о детях и доме, словно ничего кругом не замечая. Но рабыни и служанки недаром так истово хлопочут меткий взгляд хозяйки следует за ними повсюду. Время от времени из кипящих котлов падают жемчужные капли прямо на раскалённые уголья, от которых с шипеньем подымаются язычки пламени».
На этом бытовом фоне эпохи, показанном так свободно, безо всякой натяжки, естественно входят в общую панораму повести подробные описания Сидовых битв и походов, разукрашенные всем тяжеловесным боевым убранством того времени:
«Вот Родриго уже в броне, и сверкает его белая туника, а шлем его покуда откинут, чтоб все могли видеть его лицо и благородную бороду, какой нет ни у одного человека, рождённого женщиной на земле. Одевающие его не вручают ему щита, а один лишь меч. Химена горестно опускается пред ним на колени».
Так из самого быта эпохи рождается достоверность исторического пейзажа, окрашенного величественной приподнятостью древнего эпоса.
И здесь мы подходим ко второй грани, второму воплощению центрального образа. Вторая Химена это Химена эпоса, и образ её, как бы уже заложенный в строках из «Песни о Сиде», предпосланных в качестве эпиграфа каждой главе, отвечает размеренному, торжественному слогу повествования, с риторическими фигурами и архаическими словами и выражениями, какой употребляет автор для описания Сидовых битв, для хроники исторических событий. Страницы, связанные с этой стилевой линией повести и с этой гранью образа Химены, кажутся порою поэмой в прозе, прозаическим воплощением эпического начала народной традиции испанской поэзии:
« Господин мой, иди в добрый час на битву, а я буду стеречь эти стены от врага и сердца дочерей моих от горя.