И вдруг умолк комбайн, остановился транспортер. Стало тихо, как перед грозой. Я было встревожился, но провожатый успокоил меня: электровоз утащил полные вагонетки, вернется тогда снова комбайн заработает.
С машинистом комбайна Аркадием я был уже немного знаком. Он рассказывал, каким образом стал шахтером и как осел в Воркуте. Родился и вырос в архангельских лесах, отец лесник. Так что детство и юность Аркадия были связаны с привольными северными просторами. Отец считал, что парню есть прямой резон стать продолжателем семейной профессии. Но подростка манили «клады», что находятся под землей, ему хотелось добывать на-гора то солнечное тепло, которое миллионы лет назад накопили леса, а потом спрятала в своих недрах планета. И, окончив семь классов, Аркадий уехал в сорок шестом году в Воркуту, поступил там в горнопромышленное училище, стал врубмашинистом. Здесь и началась его трудовая биография. Потом, когда призвали на действительную, полюбил и море, как раньше лес. Отдал Балтике пять лет, но после демобилизации вернулся все-таки в Воркуту, к которой «прикипел» душой. Хороша тайга, ничего не скажешь плохого о море, а в шахту тянет, как в дом родной. Такая уж это «заразная профессия», как выразился он, что не отпускает от себя.
Я знал, что Аркадий был делегатом XXI съезда партии. Сам этот факт уже в достаточной степени характеризовал его: кого-нибудь коммунисты не пошлют в Москву представлять партийную организацию города. Но мне хотелось подробнее расспросить Аркадия о его жизни. Там, на поверхности земли, это не получалось: свободного времени у Аркадия в обрез: он ведь Но вечерам учится, всяких обязанностей полным-полно.
Потому я решил воспользоваться передышкой комбайнера и задать ему несколько вопросов.
Аркадий снял каску, пригладил ладонью светло-русые волосы, вскинул на меня умные серые глаза. И вдруг озорно рассмеялся:
Хотите я вам расскажу, как женился? Вы смотрели фильм «Весна на Заречной улице»? Вот у меня почти такая же история. Правда, сорвиголовой, как тот парень, которого Рыбников играет, я не был Еду я однажды в поезде, девушку встретил, симпатичную. Познакомились И вот первое сентября, я тогда в девятом классе вечерней школы учился. Открывается дверь и входит моя знакомая с журналом под мышкой. Голос тихий: я, говорит, буду вести у вас литературу и русский язык, а также назначена вашим классным руководителем. А я сижу и думаю: ну, влип ты, Аркашка! Понимаете, какая ситуация-то получается?
Шахтеры смеются, и мне становится чуточку легче: смех заглушает зловещее потрескивание над головой. Кажется, не выдержат напора тонкие стойки-столбики, вон уже как некоторые
картошку, у нее немного, мол, есть.
Нет уж, гордо отказался мой приятель, буду питаться ягелем, пускай столичные жители картошку едят, они ведь нежные.
Несмотря на решение голодать, ел он довольно быстро, успевая одновременно жевать, очищать от кожуры другую картофелину и рассказывать, как он с дедом в войну стерег бурты с совхозной картошкой. О деде он вообще рассказывает мастерски. Так и видишь перед собой старого уральского казака, лукавого, хитроватого, но прямодушного по натуре.
Голодно тогда было, вот старик и варил каждый вечер картошку. Ну, управляющий раз прищучил. Говорит: «Что же ты, дед? Тебя поставили продукт стеречь, а ты его варишь?» Старик поскреб пятерней в бороде, сокрушенно вздохнул и в ответ: «А что мне ее сырой есть, что ли? С моими зубами только вареную и можно» Расхохотался управляющий: ладно, говорит, старый пень, вари, только домой не носи
Жизнь Сашку не баловала. Сашку вырастил дед, но и тот не дожил до дня, когда внук встал твердо на ноги. Кончил школу с золотой медалью, поступил в военно-инженерное училище. Но через две недели после начала занятий понял, что ошибся адресом. Забрал документы, месяц работал на погрузке угля, чтобы заработать деньги на проезд, и уехал к дальним родственникам в Среднюю Азию. Там его взяли директором клуба глухонемых в областном центре. И вменили в обязанность обучать членов клуба грамоте. Пришлось самому постигать азбуку жестов и мимику. Вероятно, именно этот год в директорском кресле и отшлифовал природные способности Сашки к перевоплощению, обострил его наблюдательность. Он как-то признался, что порой чувствует себя немым, не умеющим высказать что-то очень важное. А это важное рвется из души, требует выхода. И тогда он пишет стихи.
После Средней Азии он вновь вернулся на Урал, поступил в университет, кончил факультет журналистики и стал «землепроходимцем». Так он именует разъездных корреспондентов, в том числе и себя. «Земле-проходимцы, изрекал Сашка поучительным тоном, отличаются от землепроходцев тем, что ездят ради собственного удовольствия за казенный счет, новых земель не открывают, а лишь описывают чужие подвиги или грехи»
Наш поезд снова останавливается. Мы к этому уже начинаем привыкать. Однако на этот раз стоянка длится что-то долго. Выглядываем в окно. Невдалеке у насыпи полосатый деревянный столбик. На нем углом две дощечки с надписями: «Европа», «Азия». Часть состава уже в Азии, часть в Европе. Паровоз словно собирается с духом, тяжело отдувается, коротко и часто вздыхая. Можно подумать, что он бежал сюда так быстро и поэтому запыхался. Наконец, видя, что его вздохи не вызывают у безмолвных гор никакого сочувствия, он сердито дергает состав. Раз, другой, третий