Люби меня, мой ненаглядный, мой желанный! зашептала она, отвечая на его поцелуи, и снова притянула к себе.
Он осторожно подал вперёд тазом, буквально на сантиметр, потом ещё раз и ещё, как бы в нерешительности
топчась у входа и ожидая приглашения. В какой-то момент она с силой надавила на его ягодицу.
Я люблю тебя, милая! сказал он ей на ухо и послушно двинул тазом, сметая преграду.
Уй-и! взвизгнула она и прокусила до крови губу, сдерживая крик. Ха! Аш-ш-ш!
Он в нерешительности остановился, подавшись назад, но она снова с силой потянула его к себе, отпуская при этом ту руку, которая до этого крепко сжимала его член и заодно служила стопором. Он двинул тазом несколько раз, все глубже проникая в неё, а она лишь извивалась, бессвязно мыча. Когда он почувствовал, что член уже полностью в ней, остановился и просунул под неё руку, прижимая к себе, а другой рукой крепко ухватил за ягодицу. Она снова подставила ему свои губы, и он начал медленно двигаться вперёд-назад, тиская её упругий зад.
Ах! выдохнула она ещё через минуту тонким и необычайно мелодичным голоском, который у него совершенно не вязался с Панси Паркинсон.
Услышав этот голос, он понял, что находится на грани, и замер в нерешительности, хотя инстинкт принуждал его скорее завершить начатое.
Ещё! тем же голосом выдохнула она, обхватывая его ногами и сцепляя их за спиной. Не останавливайся.
Ну как не останавливаться, если он вот-вот кончит?
«Думай о Панси Паркинсон! сказал он себе. Думай о Панси Паркинсон, слизеринской подстилке с лицом мопса, подружке Малфоя и дочери Пожирателя, которая хотела отдать тебя Волдеморту!»
Перед глазами встало перекошенное злобой лицо, и он, мысленно глядя этому лицу в глаза, сразу почувствовал, как возбуждение спадает, и можно снова начать двигаться. Она, пятками упершись в его поясницу, стала активно подаваться ему навстречу, при этом постанывая и шепча:
Ещё, любимый, ещё! и целуя его лицо, шею и плечи.
Он послушно раз за разом входил в неё, пытаясь вслушаться в то, что рассказывают ему её стоны и вздохи, и подбирая нужный ритм и амплитуду. В какой-то момент она откинула голову и протяжно застонала, крепко сжимая его бёдрами, и он понял, что и его член тоже стиснут, и тогда убрал «картинку», склонил голову, чтобы видеть горячее тело, бьющееся под ним, за несколько мощных толчков достиг оргазма, вбивая себя в неё, и застыл, погрузив в неё член до самого основания.
Хм-м! Пф! М-м! не сдержал он вырвавшегося стона.
Ещё несколько секунд их обоих беззвучно трясло, а потом он опустил голову ей на плечо, носом упираясь в шею чуть пониже уха. Она поцеловала его в щёку и отвернулась. Он продолжил целовать её шею. Когда его член совсем обмяк, она расцепила ноги и опустила их, одновременно отталкивая его. Слез и улёгся рядом, а она запахнула рубашку, опустила юбку и отвернулась, принимая позу эмбриона. Он только сейчас догадался снять рубашку, в которой, как дурак, так и оставался до этого момента, и прикрыл её ноги и зад.
Лёг на спину, подложив руки под голову и принялся смотреть в небо. Стоило признать, что её идея о том, что сначала надо расстаться с девственностью, а потом умирать, оказалась весьма правильной. Да что там правильной если отрешиться от личности девушки, что сейчас лежала, свернувшись калачиком в полуметре от него, то можно было сказать, что он на седьмом небе от счастья. Если, конечно, отвлечься от этой гадины, мымры и змеи подколодной. Услышав в неспешной лесной тишине какой-то непонятный звук, он повернул голову. Её плечи тряслись. То ли она плачет, то ли ей смешно. В принципе, и то, и то без разницы. Ему до этого никакого дела.
Паркинсон? спросил он.
Чего тебе, кретин? со всхлипом отозвалась она, отчётливо гундося заложенным носом.
Ты что? встревожился он.
Не твоё дело, урод! огрызнулась она.
Эта тварь, несомненно, заслужила любые возможные мучения. Не то что ему были безразличны её несчастья он им радовался. Но не сейчас. Не в тот момент, когда он ещё помнил её тепло. Он придвинулся к ней, просунул руку под голову, а другой обнял колени, прижимаясь животом к спине и утыкаясь носом в шею. Она попыталась было дёрнуться, но без особого энтузиазма.
Оставь меня в покое, наконец! прошипела она.
Полчаса ещё не прошло, терпеливо возразил он.
Мне до лампочки, что у тебя прошло, а что нет. Оставь меня! опять всхлипнула она.
У меня ещё есть десять минут, напомнил он, крепче сжимая её.
Она перестала вырываться и затихла, периодически всхлипывая.
Всю жизнь я мечтала о счастье с любимым человеком, вдруг нарушила она тишину через несколько минут, выдёргивая его из заслуженной дрёмы. Она уже перестала орошать его руку слезами и успокоилась. Мама мне рассказывала, как это прекрасно Сначала я грезила прекрасными принцами, потом как-то, когда мне было десять лет, влюбилась. Потом, через пару лет снова И каждый
раз до соплей, до слёз на подушке Мама мне говорила, что любимый должен быть тем единственным А единственный должен быть бесконечно любимым. И сегодня я отдалась не просто нелюбимому. Врагу. Человеку, которого я ненавижу и презираю. От которого меня физически воротит настолько, что ещё вчера стошнило бы, прикоснись я к нему. И эта мразь, этот отброс стал моим первым мужчиной. И последним. И теперь я чувствую себя подстилкой