Я обещаю молчать, если вы возьмете меня с собой, Быть может, моя молитва отвратит от вас кару Господню.
Возьмем его. Пусть убедится в бессилии своих невежественных молитв, усмехнулся снисходительно Маркиан.
О нашествии пока что тоже будем молчать. Представляете, что будет, если о нем узнают рабы? сказал Аркесилай.
Мысли Агасикла прервало появление Филарета. Надсмотрщик не мешал ему беседовать с гребцами, зная по опыту, что от проповедей этих чудаков рабы становятся лучше, а не хуже. Христианин радушно поздоровался со всеми (не исключая Агасикла), и рабы также приветливо говорили: «Здравствуй, добрый человек!» Филарет подсел к Ратмиру, осмотрел шрамы на его спине и осторожно принялся втирать в них мазь, Сердитый взгляд молодого анта потеплел.
Спасибо тебе, ведун Христов. Здесь один ты считаешь нас людьми.
Для меня люди все. Бедные, богатые, рабы, варвары все равны перед Господом. Потому все мои братья.
Даже Агасикл?
И он. Разве не знаешь у него четверо детей, больная жена и старуха мать? С родными он добр, даже пьяным они его не видят. Бог никого не создал злым люди сами заставляют друг друга творить зло.
Говоришь, я тоже добрый? Надсмотрщик подошел к проповеднику и вдруг неуклюже обнял его. Спасибо! Слава Зевсу, хоть один человек, кроме моих, это заметил. Я ведь кузнец, ребята, кузнец! Да разве в этом проклятом городе прокормишь семью одной кузницей? Без меня много кузнецов, да все богатые, у кого десять рабов, у кого больше Вы ленитесь грести, а хозяин тогда ругает меня, грозится найти другого надсмотрщика. Думаете, я самый зверь? Я хоть соли на раны не сыплю после битья, как Марон с «Посейдонова Коня».
Все хозяева со злостью проговорил чернокожий Нгуру, сосед Ратмира.
Что они? Один боится разорения, другой немилости кесаря Верно говорят: один Зевс свободен.
Как вы, христиане, зовете Зевса? Иегова? Ратмир в упор глянул в глаза проповеднику. Выходит, это он хочет, чтобы все так мучились?
Филарет не отвел взгляда.
Прежде чем винить господа, оглянитесь на себя. Вы несли другим меч, грабеж, неволю и Господь воздал вам тем же. Теперь лишь в его власти вернуть вам свободу в этой или в иной, лучшей жизни. Ему не нужны от вас жертвы, только кротость, милосердие, смирение
Ратмир ударил кулаком по борту:
Я ходил только на тех, кто на нас нападал. У вас в Ольвии
прежде бывал и гвоздя не украл. А грех за собой знаю один: по пьянке дал себя скрутить и серебро отнять, что племя собрало, чтобы своих из неволи выкупить. Через нечистое место, мимо колдунов ехал и даже не зачурался. Такой грех не смирением, не молитвой искупают жертвой Перуну. Кровавой, человеческой!
Дед Малко примирительно, не спеша заговорил:
Кто знает, может, Христос нам, бедным невольникам, поможет, а может Перун. Слыхали вы, ребятушки, о громовичах? Перун по небу не один летает, а с дружиной из воинов, что при жизни крепко за род-племя стояли. Гром гремит то копыта их коней стучат, молнии их огненные стрелы да секиры, звезда падает то летит воин Перунов огненным змеем. И летает такой змей к бабе одинокой, а то и к замужней как постылого мужа дома нет. И вот родится у нее сын с волосами золотыми, будто у самого Перуна. С виду громович как все ребята, только сила у него непомерная: в семь лет мельничными жерновами в бабки играет, как никто не видит. Семнадцати лет приходит в полную силу, является к нему крылатый конь огненный и уносит громовича на небо рай Перунов от злых змеев водных-подземельных охранять да чертей и упырей молниями бить. А до того скрывает он свою силу от людей. Коль узнают прежде времени, кто он, прилетит-приползет змей, и доведется недорослому громовичу биться с ним насмерть на верную смерть.
Кончай грести языками! Господин трибун идет и с ним правители города!
Молчали Аркесилай, Филон, Демарат и Никомах, сбившиеся в кучку у палатки на корме. То, для чего они приплыли сюда, казалось теперь диким сном, наваждением подземной Гекаты. Молчал стоявший посредине корабля со сложенными на груди руками Марций Слав. Молчал Филарет, преисполненный благоговения перед творцом этого мира.
Молчали ничего не ведавшие солдаты, матросы и гребцы да им и не полагалось ничего знать, Лишь Маркиан, стоя на самом носу, над деревянной головой ворона, скидывал мир все тем же презрительно-насмешливым взором. Он знал: прекрасное в этом мире лишь маска гнусной и грязной материи, подобной нарумяненной блуднице. Да еще Фабриций с Сергием усмехались, предвкушая зрелище, перед которым ничто самые роскошные и кровавые игры Колизея.
Да, все было обманом: мир, тишина. На севере, в степи, уже дымились костры и временами показывались всадники в панцирях аланы, а между восточных островов зоркий глаз трибуна заметил три движущиеся точки. Вот они приближаются, растут
Три однодеревки, и в каждой по сорок вооруженных варваров против наших десяти солдат Что ж, зови свою змею, колдун!
Да смилуется над нами Господь! сокрушенно проговорил Филарет.
Маркиан выпрямился, повернул камнем наружу свинцовый перстень и вышел на средину корабля. По дороге он остановился возле Ратмира, коснулся железным перстнем оков молодого анта и пробормотал несколько непонятных слов. Затем гностик обратился на север и воздел руки. Гранат в его перстне вспыхнул кровавым огнем, будто глаз хищника, и громкий, хриплый голос колдуна ворвался в закатную тишину.