У самой околицы Андак хриплым голосом приказал:
Готовьте огненные стрелы!
Сарматы сноровисто стали вязать к стрелам сено и припасённые тряпки. Вдруг из-за леса выехал и поскакал к селу ещё один отряд. Андак раздражённо взглянул на него и узнал ехавшего впереди Сигвульфа. Тот предостерегающе поднял руку:
Не тронь сёла, князь! Так велит царь!
Тёмные глаза Андака вспыхнули гневом, рука легла на рукоять меча. Но спокойные синие глаза гота словно окатили его холодной водой. А Милана невозмутимо произнесла:
Зачем жечь всё село, если можно сжечь одну ведьму?
А, так ты знала, кто здесь наслал порчу на мою жену?
Нет, не знала. Но сейчас узнаю.
Она пригляделась из-под руки к дыму, поднимавшемуся над землянками из дверей и отверстий над крышами.
Видите, над домом старейшины дым в кольцо закручивается? Это черти верёвку из дыма вьют ведьма им велит, чтобы работы не просили.
Росы вскачь пустились к дому. Встревоженные венеды выбегали из землянок, многие при оружии. А дружинники уже выволакивали жену старейшины на улицу. Следом, бестолково отмахиваясь посохом и откашливаясь, выбежал её муж. А та уже вопила на всё село:
Защитите, люди добрые! Да кого это я когда в селе испортила? Ой, да пусть сам скажет хоть один! Я порчу не навожу, а снимаю, все знают!
Кого испортила, тот в земле лежит. Или молчит со страху. А снимала ты свою же порчу, за большую плату, прервал её худой, угрюмого вида мужик, опиравшийся на вилы.
Ты нам с мужем должен, потому и врёшь!
Да с вами не расплатишься! Где такое видано: отдавай больше, чем взял? Разве у греков... вмешалась какая-то баба.
А куда у вас общинное зерно девается, того никакая ведьма не узнает, откликнулась другая.
Разболтались тут! рявкнул во всё горло прокашлявшийся наконец старейшина. Меня, старейшину с женой, бесчестите перед сарматами значит, и всю общину.
Не стал бы ты старейшиной, если бы твоей бабы не боялись. Скажет нечисти лесной, болотной и пропадёт человек, поминай его потом в навий день с упырями, сказал угрюмый мужик.
А тебя вовсе некому помянуть будет, если лесных да болотных богов хаять станешь, злобно прошипела ведьма.
В ответ раздались возмущённые крики:
А иди ты в болото с богами своими!
Доколдовалась, что сарматы из-за тебя село разорят! Утопить её, бесову прислужницу!
Лучше сжечь, чтобы не вернулась!
Затравленно озираясь, ведьма с упрёком взглянула на Милану:
Ведьма, а своих выдаёшь! Сама ведь знаешь: если хоть раз в месяц никого не испортишь не только чародейная сила слабеет, а и сама хиреешь.
У нас, природных ведьм, так не бывает, гордо тряхнула распущенными волосами Милана. Я сразу поняла: ты ведьма учёная. А ну, расскажи людям, у какого беса училась, как в полночь на перекрёстке светлых богов образа ногами топтала, как отреклась от отца с матерью, как Небо, Солнце, Месяц и звёзды проклинала... Расскажи, кото первого испортила, мать или отца?
Матушку. Так не до смерти же, без смущения ответила колдунья. В первый раз портить надо только из родителей кого, иначе саму бесы разорвут. Она игриво посмотрела в глаза Андаку. Отпустил бы ты меня, князь, по-хорошему, а? Лучше меня никто с твоей княгини порчу не снимет.
Твою порчу снять раз плюнуть. Милана достала из сумки липовую палку с тремя дырочками, покрытую волховными резами, и с силой огрела ведьму по плечу. Всё, здорова
твоя царевна, князь. А если эту стерву помилуешь, она на тебя таких чар нашлёт, что я и за целый день не расколдую... Что, дреговичи, обвела она взглядом сельчан, не забыли ещё в дреговинах своих, что по сколотскому обычаю следует делать со злыми и лживыми волхвами?
Ведьма истошно завыла:
Ой, позвольте мне, люди добрые, да проститься перед смертью безвременной с доченькой, кровинушкой горемычной...
Это чтобы силу колдовскую ей передать вместе с бесами, что тебе Чернобог в услужение дал? безжалостно прервала её Милана. А ну, вяжите её покрепче, да глядите, чтобы никого, детей особенно, за руку не взяла. Ей перед смертью двойная мука, если никому бесовского дара не передаст.
Сколотский обычай дреговичи не забыли: бросили ведьму в телегу, запряжённую волами, обложили хворостом и сожгли. Волов, впрочем, пожалели и обрубили дышло. А колдунья, пока не сгорела, ругалась такими словами, что даже лесные мужики качали головами и сплёвывали налево. Следом разграбили и сожгли двор старейшины, рассудив: «Всё их богатство краденое. Она чужих коров чарами выдаивала, а чёрт её, что змеем огненным летал, по погребам воровал зерно да ей носил, и всё это знали, да в лицо сказать боялись».
Слух быстро пошёл по деревням, и настали для ведьм и колдунов в Дрегве чёрные дни, каких они не могли себе нагадать ни на бобах, ни на костях. Их, перед кем всегда трепетали, кого задаривали, на свадьбе сажали почётнее, чем самих молодых, теперь били, выгоняли, топили, жгли, стоило росам прийти в село. Иные служители Чернобоговы бежали в чащобы и трясины, но и там их находили Шишок с Серячком, которых никакие чары не брали. Уцелевшие боялись росов больше, чем небесной дружины Перуновой. Бывало, что и на неповинных всем селом набрасывались по злобе да по зависти. Но тут уж Милана, с первого взгляда различавшая настоящих ведьм, защищала невиновных, словно орлица гнездо.