Я тот, от кого ты отрекся. Сейчас ты умрешь. Но я милосерден и полон любви. Покайся и будешь вечно блаженствовать в раю.
В чем мне каяться? Я безвинных не убивал, рода-племени не предавал, отца-матери не бранил.
Кто грешен и кто праведен дано судить лишь мне.
За что дано? Что испугался в бою умереть? Что учил злу покоряться? Не Чернобог ли тебя в мир послал с таким учением?
Наглец! Передо мною смирялись императоры Сокруши свою гордыню или тысячи веков будешь мечтать среди бесконечных мук только о смерти о полной смерти и не получишь ее.
Пеклом не пугай! Одного упыря я туда уже помог отправить. Радо обнажил меч. Да сам ты не оттуда ли явился?
Воздух вокруг призрака задрожал, и миг спустя перед Радо стоял человек в черном с серебряным шитьем плаще. На его бледном надменном лице играла самодовольная улыбка.
Нет, я не нищий плотник из Галилеи, Я Маркиан Гностик, великий иерофант! Ты мне нравишься, варвар! Отвергнуть князя, церковь, бога на это способны немногие. Тебе нужен лишь хороший наставник в тайном знании конечно, не этот невежественный бродячий волхв, и ты обретешь все, за чем гоняются в телесном мире: славу, власть, сокровища. Но главное научишься презирать этот тленный мир. И тогда твой дух, освободившийся от материи, вознесется превыше ада и рая в сферу бесконечного Света.
А сам-то ты куда вознесся? Или опустился туда, откуда тебя Михаил вызвал? Маркиан досадливо сморщился.
Я не удостоился еще вознестись к Высшему Свету. Но уже освобожден от материального тела. Теперь мне не страшно никакое земное оружие. И моя магическая сила, не связанная материальным телом, возросла многократно.
Хочешь, чтобы я стал бесом, как и ты? А мне вот больше нравится бесов бить может, на то я и рожден?
Лицо ольвийца застыло в холодном презрении.
Твой род слишком туп, чтобы даже прикоснуться к высшему знанию. Так на тебе он и окончится! Сейчас я пожру твою душу.
Руки иерофанта, блестевшие перстнями, взметнулись вперед и обратились в когтистые лапы, а лицо в волчью морду с пылающими глазами. Радо ударил мечом, но он лишь со свистом рассек воздух. В следующий миг невидимая сила повалила юношу наземь, прижала к склону кургана. Радо не выронил меча, но мог лишь до боли стискивать его рукоять, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом он ощутил, как немеют конечности, как жизнь понемногу с каждым выдохом вытекает из тела. Огненные глаза чудовища неодолимо тянули к себе, а из клыкастой пасти вырывался торжествующий вой, похожий на скрежет железа. Вдруг откуда-то сверху на чудовище ринулась большая белая птица с золотоволосой женской головой. Птица отчаянно била крыльями, рассыпая перья, но словно незримая сила отделяла от нее беса. А Радо по-прежнему не мог пошевелиться. Вдруг вспомнилось, как старые дружинники приносили на курганах жертвы забытым степным воинам и царям.
О ты, что погребен в этом кургане! Защити нас от Черного Беса!
Из кургана неслышно поднялся высокий светловолосый воин в полотняных штанах и плаще из волчьей шкуры, наброшенном на голое тело и скрепленном на горле костяной булавкой. В руке у него был каменный топор, за кожаным поясом два кинжала, медный и кремневый. С грохотом и блеском, словно молния, топор полетел в беса, и тот едва успел увернуться. Выхватив кинжалы, воин устремился вперед, но чудовище с отчаянным визгом провалилось под землю. Маркиан не лгал, он был неуязвим для земного оружия, но не для духовного то есть оружия духов. Светловолосый воин подобрал топор, с ободряющей улыбкой что-то проговорил Радо (тот разобрал лишь слова «брат» и «Перун») и снова скрылся в кургане.
Радо поднялся, опираясь на меч, но в изнеможении упал на еловые лапы, собранные для костра. Птица-женщина склонилась над ним, нежно гладя крыльями, и лицо ее казалось удивительно знакомым Смертельно уставший юноша погрузился в сон. Когда он проснулся, солнце уже вставало из-за Днепра. Рядом дымилось кострище, а вместо таинственной птицы над Радо склонилось добродушное круглое лицо киевского тысяцкого Каницара Чудина.
Здравствуй, Радо! Еле нашел тебя. Гляжу, ты под курганом лежишь, а над тобой сидят волк и птица большая, белая. Заметили
меня и в лес. Поедем в Киев, Творимир тебя ждет.
Да? Юноша приподнялся на локте. А может быть, мне надоело подставлять свою голову неизвестно за кого и за что? Ладно, у Творимира с Вылко ничего нет, а тебе, первому боярину, чего не хватает?
Всего-то не хватает детей своих увидеть. Любил я когда-то дочь старейшины русов не здешних, а тех, что на севере, в Старой Русе. Бежал от гнева ее отца и пристал к дружине Аскольда и Дира. А у Добряны моей тем временем близнецы родились, мальчик и девочка. Сколько лет прошло, а я первый боярин не могу ни сам к ним поехать, ни их к себе вызвать. Потому как меня тогда изменником объявят: хочу-де Киев под Новгород подвести, Русь варягам отдать. Нашлись защитники Руси отродье варяжское, разбойники морские! Их-то, крещеных, на севере никто не хочет. А вот Олега в Киеве многие хотят. Он старых богов чтит и судит по правде. Перед ним все равны: славяне, чудь, варяги