То, что Женя увидел, в первые секунды поразило его своей кошмарностью. Какое-то уродливое существо присосалось к ране на голове мертвой девчонки если та и впрямь была мертва, если в ней еще не теплилась жизнь и жадно пило кровь. Свет фонарика не отпугнул эту тварь. Ей, похоже, все одно что свет, что
тьма. Тварь оторвалась от жертвы и взглянула на Женю. Над окровавленным оскалом рта блестели глаза, полные такой запредельной злобы, смешанной с безумием, что Женю почти физически обожгло этим взглядом. Это не было животным, это разумное существо, и даже более разумное, чем человек. В его безумии тлели угли разума, причастного к высшим знаниям и тайнам, к недоступной простому человеку мудрости. Так, по крайней мере, показалось Жене, заглянувшему в эти жуткие глаза.
Он в ужасе отшатнулся, луч фонарика дрогнул, тени на лице существа сместились, образуя новые узоры, иначе обозначая лицевой рельеф, и мальчику внезапно показалось, что чудовищное существо с окровавленной пастью это замещалка, Анжела Федоровна.
Он развернулся и бросился прочь из подвала, разрывая тьму, как паутину, перед собой.
И чем дальше убегал, тем сильнее крепло в нем убеждение, что чертова замещалка была в том подвале, сидела там во тьме, пряталась, поджидая, что это она втягивала его на невидимой нитке в ту преисподнюю тьму, а с ним вместе и девчонку, чью кровь пила потом взахлеб.
В ту ночь замещалка явилась ему во сне. Раньше такого не было, он видел ее только наяву или в полубреду, но ни разу во сне. О чем был сон, он не вспомнил по пробуждении, зато застряли в памяти странные слова, которые произнесла во сне Анжела Федоровна:
Жаль, что тебе придется забыть все, что ты сделал. Бедный мальчик! Я бы сдохла, только б не расставаться с такими воспоминаниями. Но так надо. Так хотят они. А им видней.
Женя не мог понять, что она имела в виду, что такого он сделал? И еще странную фразу произнесла:
Я уже другая. Я не живу и не умираю. Теперь можно все. Запреты сняты, и плоть пластичней духа. Теперь мои сны не внутри меня, а снаружи. А ты спи. Твоей памяти место на дне.
И Женя провалился внутри сна в другой, более глубокий, сон.
Утром он уже ничего не помнил о том, что произошло накануне вечером в подвале старого дома. В памяти остался лишь сам дом, его темные окна, двор и тоскливо-потусторонний звук между скрипом и стоном, который издавали качели.
В день, когда Анжела Федоровна вновь оставила Женю в покое, в еще один день свободы и передышки, он остановился у плаката с рекламой телефона доверия. Давно уже этот плакат висел здесь, и никогда Женя не уделял