Ты знаешь, сказал отец. Я бы не советовал тебе получать образование в Берлине и даже в Бонне
Почему?
Я бы посоветовал тебе, продолжал отец, не отвечая, поехать в Швейцарию или в Австрию Там прекрасные университеты. Прекрасные преподаватели. Я очень жалею, что в свое время предпочел Берлин.
Этот разговор происходил в 1930 году, и Карлу остались неясными мотивы отца, предлагавшего покинуть Германию. Но перспектива уехать из дому устраивала Карла
любящий и воспитанный сын, он не хотел ссоры с родителями в результате своих раздумий над судьбами мира.
Вена и юриспруденция надолго отвлекли Карла от его поисков и сомнений, и лишь изредка в полусерьезных разговорах с приятелями, когда они за дорогим коктейлем лениво поругивали неустройство мира, принудившего Германию к аннексиям, он повторил сказанное когда-то в шутку отцом:
Старому миру нужна новая философия.
Новая философия не заставила себя ждать, впрочем новая ли?
В студенческих кругах заговорили о Ницше, об избранности человека, о дифференциации рас и разума, о близком мессии. Как-то само собой оказывалось, что вслед за Ницше упоминали Гитлера, заговаривали о тупике культуры, с которой не были по-настоящему знакомы, обсуждали вред образования для простого человека.
Карл незаметно для себя становился той самой надеждой нации, о которой тогда так много говорили в Мюнхене, Его и вправду можно было демонстрировать на выставках в меру образованный, достаточно воспитанный, хорошо приемлющий «новые идеи», к тому же незаурядно красив и искренне честен в поступках. Свершиться окончательному превращению вчерашнего мыслителя, полного сомнений, в уверенного в чужой правоте благополучного обывателя помешал опять-таки отец.
В один из своих приездов в Австрию он навестил сына, и постепенно расспросы об учебе перешли на разговор об образовании вообще.
Образование нужно для того, с обычным цинизмом сказал отец, чтобы потратить лучшие годы не на собственные мысли, а на чужие.
Более заботясь о легкости разговора, чем о его смысле, Карл добавил:
Недаром говорят, что лучше не портить простого человека знаниями.
Для кого лучше? неожиданно спросил отец.
Карл попробовал пошутить и не нашелся.
Отец внешне безразлично перевел разговор на бытовые темы. Но Карл, взволнованный словами отца, стал рассеян, говорил невпопад, думал совсем о другом.
Что с тобой? Отец улыбался. Ты не влюблен?
Отец, кто такой Гитлер? спросил совсем уже не расположенный к шуткам Карл.
Старший Фрейнд тоже посерьезнел.
Я думаю, сказал он не сразу, мы скоро получим ответ на этот вопрос. Но не советую тебе задавать его вслух.
«Я покрылся плесенью, упрекал себя Карл. Я отучился мыслить, а это самое страшное. И не просто мыслить, а осмысливать происходящее. Еще Сократ предпочитал практический опыт досужим размышлениям. А какой опыт у меня? Никакого. Я не осмыслил даже своих медноголовых приятелей, ждущих твердой руки, которая возьмет мир за горло. Я не могу сказать «для кого», когда говорю «лучше». Я не вижу, что происходит в мире. Я»
И тут у Карла родилась одна очень правильная мысль: правду находить трудно. Никогда и никому она не давалась легко, даже Сократу, который умел подводить к истине каким-нибудь вроде бы ничего не значащим разговором.
Искатель правды должен быть настойчив, думал Карл. И мужествен. Как тот же Сократ, который с улыбкой принял чашу цикуты, поднесенную ему в награду за всю его жизнь. Страшен мир, убивающий правду цикутой.
В Германии к власти пришел Гитлер. Запылали костры из книг Толстого, Манна, Золя.
Карл, пришедший к выводу, что без мировой культуры ничего на земле понять невозможно, и в последний год набросившийся на мировую классику, сразу же сказал себе: нет, эта новая философия старому миру не нужна. Человек, поднявший оружие на мировую культуру, или сволочь, или безумец.
Он прекрасно сознавал, что этими мыслями поделиться не с кем. Легкий намек в письме отцу кончился тем, что стареющий Фрейнд примчался к сыну.
Ты с ума сошел! шептал он умоляюще. Неужели ты не понимаешь, что происходит?
Но что происходит, отец?
Ты с ума сошел! повторил тем же шепотом отец и вдруг заговорил так, как не говорил никогда до этого: И потом И потом, он спасает нацию. Он возвращает нам утраченное величие. Он гений.
Нас никто не слышит, отец, попробовал остановить его Карл.
Я требую от тебя уважения к вождю нации! Отец говорил серьезно. Даже дядюшка Отто вступил в партию.
А ты? спросил Карл.
Я еще не думал об этом, торопливо ответил отец и снова стал уговаривать: Ты еще молод. Ты многое видишь в искаженном свете. Всю жизнь кто-то принимал одну культуру, кто-то другую. У нас есть Вагнер!
Знаешь, сказал Карл, мне кажется, что в Берлине поняли, что зарвались. Вот и вытащили Вагнера. Но это все равно, что пригласить на тонущий корабль художника для росписи стен натюрмортами.
Ты с ума сошел! Отец даже всплеснул руками. Поклянись мне никогда и нигде не произносить этого!
Карл так и не понял, чем руководствовался отец при той встрече собственным ли страхом или страхом за сына. Старший Фрейнд вскоре умер от инфаркта, и ответить на этот вопрос стало некому.