За четверть минуты Аркадий выбрался на берег, выхватил из кармана лежащих под камнем штанов неизменную записную, и как был голышом, принялся записывать сигналы, которыми обменивался лазутчик с эскадрой. Скоро на лице юноши появилось разочарование: таинственное общение велось шифром: в записную книжку ровными рядами ложились на первый взгляд совершенно бессмысленные строки записанных попарно букв. Все больше гелиографировали с берега, а с корабля отвечали короткими фразами по два знака.
С кручи слали:
КІ БГ ГѢ ДЩ ХВ ЖД ОЩ ГО ЖЗ ЕО МЬѢО ХЛѢБ ИБ РЖ ЫШ БѢ ВГ ЩР ДЪ РЪ ИЭ ЦЕ БЖ ИК МГ МГ ЪО ОГѢЛѢЧ ЗМ ЬЖѢБѢР ЪО ЗЯ МЬѢГ БЧ ЯБ ПА ШК ГѢ ОЮ УЧ ИД ІѢ ЧЛ МЫ МБ ІР РЪ ОГ БЖѢЛѢГ ЧШ НѢ БД БЕ БЧ ОД ТХ,
Теперь задумались на берегу.
ЛѢ ФЫ ЫМ КЮ ЕѢ ЧВ ЪР ЕЗ ЖО ТХЕО БН АЛ ДН ПД ФТ ЕБ МЦ ВГ РГ МЬ
МГ ДЕ ВГ ВѢ ТР ЕВ ФЫ,
РП БѢ ІЖ ЧД ЧТѢБ ЕГ ВЕ ХВ ФЫ ЪЖ ОЪѢБ,
И лишь затем в голове мелькнуло: там, на вершине кручи лазутчик. Он наверное, опасен. Но если его хотя бы зарисовать то это будет настоящей сенсацией! Губернские, а то и столичные газеты выйдут с его заметкой!
Натянув штаны, и бросив рубаху через плечо, Аркадий заспешил по склону.
Ветки и огрубевшая летняя трава кололи ноги, земля норовила осыпаться. Юноша повторял себе, что надобно подобраться к шпиону тихо, незаметно, не спугнуть того. Он взял чуть в сторону, рассуждая, что после подъема начинается приазовская степь, и всякий желающий выбраться от края обрыва к Бердянскому шляху будет виден версты за две.
Но когда юноша все же поднялся, площадка с которой слали сообщения, та оказалась пуста. Лазутчика не то что-то спугнуло, не то он закончил свое дело.
Аркадий осмотрелся: степь и шлях были пустынны.
Темнело. На Левом Береге загорался маяк. Порывом ветра донесло, как на кораблях заскрипели механизмы, поднимая из воды тяжелые якоря. Дующий с траверза бриз не был помехой для пароходофрегатов. Где-то в них задышали паровые машины, зашлепали по воде плицы и корабли пришли в движение. Иногда из дымовых труб вылетали искорки, и казалось будто там, в море кто-то пускал фейерверки.
Ну и напоследок над морской гладью раздался гудок. Корабли прощались только с кем? С городом, со шпионом, с упустившим его Аркадием?
Кто знает
Садись, сын мой, подвезем.
Юноше пришлось сесть на скамейку рядом с кучером: место, рядом с митрополитом было занято господином Ладимировским и его неуклюжим этюдником.
Что же вы на ночь глядя за городом делали? спросил журналист у художника как бы между прочим.
Выбрался рисовать подсолнухи, да увлекся. Если бы Его Высокопреподобие не подобрал шел бы по темени.
Отец Афанасий милостиво кивнул: истинно так.
Долгого разговора не вышло жеребец уже влек бричку по единственной городской мостовой. Аркадий сошел на ходу, заспешил к дому полицмейстера, но еще за улицу услышал пьяное пение
Уже в совершенной ночи Аркадий добрался в типографию, открыл дверь, зажег, заправленную прогорклым рыбьим жиром лампу. Дрожащее пламя отражалось на печатной машине, в металле типографского набора и казалось, будто они сейчас подмигивают Аркадию своему единственному повелителю. Господину не на час, но на ночь
К полуночи выпуск листка был допечатан.
Нервное чаепитие
Город пробуждался рано почти по-деревенски после третьего крика петухов, которые, к слову имелись чуть не в каждом дворе. Первыми просыпались дворники, и принимались мести брусчатку Екатерининской улицы. Шелест метел кого-то убаюкивал, а кого напротив, будил. Просыпались хозяйки, шли на рынок, что был между Благовещенским собором и хлебной биржей. Вчера из-за бомбардировки многие рыбаки в море не выходили, и цены на свежую рыбу, даже речную взметнулись вверх, а за ними на все остальное. На базаре здешние пиндосы торговались до одури, до крика и угроз убийства. В ярости продавцы теряли свою обычную смуглость превращаясь в темно-пунцовых.
Играли побудку на батарее. Просыпались дети. Наскоро поужинав, они бежали к морю, но расходились разочарованными: английских кораблей сегодня не было.
В садах и огородах, пока не установилась жара, завозились хозяева.
По пыльным дорогам к Бирже загрохотали телеги с налитым южным зерном.
Ближе к полудню по Еслисаветградскому тракту прибыл дилижанс. Из него выходили измотанные дальней дорогой пассажиры.
Вдова бригадира Чебушидзе ждала их прибытия с нетерпением, но ожидание ее не оправдалось: никто из прибывших в квартире не нуждался. Ранее летом к морю съезжались небогатые помещики, не имевшие средств, да и времени ехать куда-то в Крым. Но из-за войны народ сразу стал тяжел на подъем, и в доме, где порой приходилось пускать постояльцев даже в летнюю кухню, нынче был только один квартирант. И, хотя вдова была уверена, что она знает толк в офицерах, этот ей не нравился. Всю неделю, что постоялец квартировал, возвращался за полночь и трезвым. Последнее более всего настораживало вдову.
Когда мадам вернулась, оказалось, что постоялец уже не спит, и требуется приготовить ему не то поздний завтрак, не то ранний обед. Впрочем, штабс-ротмистр был неприхотлив: попросил себе яичницу из трех яиц и крепкий чай.