В ноябре 1944 года ты все еще находился в Аушвице, а я в Биркенау, хотя мое пребывание там уже близилось к концу. Мне вновь удалось увернуться от палки Менгеле на очередной селекции, как тогда, по прибытии. А ведь я думала, что мой час настал, у меня открылось внутреннее кровотечение из-за пупочной грыжи, которую, как ты помнишь, уже оперировали, Менгеле этого видеть не мог, но, когда он указал мне на одну из очередей, я решила, что она ведет в газовую камеру. Однако я оказалась вместе с другими в товарном вагоне. Я покидала Биркенау. Удалялась от тебя. Я не знала, в каком направлении идет поезд. Два или три дня спустя нас выгрузили непонятно где, стоял сильный холод, нам еще пришлось идти километров десять по лесу, мы чувствовали, что рядом, за деревьями, был водоем, и в конце концов мы оказались в лагере Берген-Бельзен. И сразу, по состоянию
слизистых глаз и дыхательных путей, мы поняли, что здесь нет газовой камеры, поняли еще до того, как нам об этом сказали.
Больше никакого газа. Никакого разверстого жерла, куда в любую минуту нас могли бы бросить, мы, девочки Биркенау, уцелели в крупнейшем лагере массового уничтожения. Больше никакой печи. Крематория. Запаха горящих тел. И от этого я пела, дрожа всем телом в наших огромных палатках, установленных прямо на снегу. Ничего другого, кроме обычной грубости, голода, болезней, холода, единичных ударов. Даже приказы были менее строгими. Мы по-прежнему выполняли тяжелую работу, но зондеркоманд больше не было, как и многочасовых поверок на ледяном ветру. Нас поместили с француженками, главной в своей палатке мы избрали говорившую по-немецки Анну-Лизу Штерн, она родилась в Германии, ее отец был учеником Фрейда, мать социалисткой, они бежали во Францию, где их и настиг нацизм. Анна-Лиза умудрялась демонстрировать немцам послушание и в то же время защищать нас. Похоже, человечность пробуждалась вновь. Но еще не надежда. Нам удалось избежать газовой камеры, но не смерти.
Два месяца спустя, в феврале, мы увидели измученных узников, прибывающих из Биркенау маршами смерти . Среди них я узнала свою подругу Симону , ее сестру и их мать, которую я называла мадам Жакоб, через несколько дней она умрет от тифа на промерзшей лагерной земле. Они шли так долго! Они рассказали, как фашисты торопились опустошить Аушвиц и Биркенау до прибытия русских, как гнали, подталкивая стволами винтовок, тех, кто еще держался на ногах. Возможно, и тебя. Но шел ты совсем в другую сторону, не в мою. Ты направлялся на юг. Я же находилась на севере. Я валялась раздетой в снегу, чтобы избавиться от блох и разогреться. Совсем нечего было есть, голод и эпидемии стали выкашивать наши ряды. Самые жестокие палачи Биркенау тоже переместились сюда и снова начали применять свои гнусные методы, они нас считали и пересчитывали, опять это их пресловутое помешательство на цифрах, желание убить еврея даже сейчас, когда они терпели поражение, вот что заставило их губить вас доро́гой, а не бросить в лагере, откуда тебя освободили бы союзники.
Так и вижу тебя в колонне обессиленных, шатающихся, доведенных эсэсовцами до крайнего изнеможения людей. Аушвиц. Маутхаузен. Затем Гросс-Розен, как сказано в акте о твоем безвестном исчезновении. Какой же путь ты преодолел! Сотни километров на юг, потом вдруг крюк по окруженному рейху и возвращение на север, севернее Аушвица. Значит, ты выдержал, дошел, не упал не дал им возможности добить тебя по дороге. Значит, после Аушвица у тебя еще оставались силы. Значит, ты мог бы выжить.
Где же был ты, когда меня снова увозили? В Берген-Бельзене воцарялась жестокость. Но меня вместе с группой француженок снова погрузили в поезд. Мы уезжали в город Рагун, что под Лейпцигом, на авиазавод Юнкерса. Уезжали работать на оборонное производство страны, проигравшей войну. Мой путь похож на уходящий в диминуэндо кошмар: Биркенау Берген-Бельзен Рагун, лагерь массового уничтожения концлагерь-завод. Все шло, как ты предрекал: «Ты молода, Марселин, ты выйдешь отсюда». Но где ты сам? Стоял февраль 1945 года. Именно тогда, согласно историческим книгам, советская армия освобождала Гросс-Розен. Именно тогда, согласно акту о безвестном исчезновении, теряется твой след. Может, загнанные в угол немцы ликвидировали тебя и сбросили в общую могилу? А может, и нет. Мама рассказывала, что кто-то видел тебя в Аушвице и что ты ушел оттуда маршем смерти в январе 1945-го, а потом тебя видели в Дахау, дескать, ты должен был там остаться, но предпочел пуститься в очередной марш ради другого узника, которого немцы прикончили бы, поскольку он не мог идти дальше без твоей помощи. По словам мамы, тебя не отправляли насильно, ты сам принес себя в жертву. Я не верила этой истории. В лагере нам не давали выбирать ничего, даже способ собственной смерти. Хотя в Дахау подобное могло быть, я читала, что туда перевели многих заключенных из Гросс-Розена. Неважно, что в твоем документе этого не записано. Где уж тут разобраться в послевоенном хаосе. Вполне возможно, французские власти выдали эти сертификаты оптом, указав напротив имен вероятные места и приблизительные даты, не обязательно выверенные. Я не верю никакому официально подтвержденному Францией документу.