Я не мешаюсь не в свои дела, православный государь-батюшка, сказала няня, и научаю мою питомицу одному: быть послушною Богу и воле родительской.
А сама для примера преступаешь мою волю, возразил царь. Ты знаешь, что я строжайше запретил, чтоб кто-либо входил во дворец без моего ведома.
Без вины виновата, прости и помилуй! воскликнула няня и залилась слезами.
Кто ты таков, из какой обители? спросил государь монаха.
Я странствующий инок Острожского монастыря святого Василия, православный государь, сказал монах. По обету я ходил в Иерусалим поклониться гробу Спасителя и говеть на Афонской горе. Оттуда прошел в Киев и наконец захотел помолиться святым угодникам в первопрестольном граде, в столице православия, и зашел в Москву, где молюсь ежедневно с братьею о здравии и благоденствии твоем, великого государя.
Давно ли ты в Москве и в первый ли раз? спросил царь.
В другой раз, и теперь проживаю здесь не более месяца, отвечал монах.
Кто ввел тебя в царские палаты?
Я принес письмо и дары Марье Даниловне от киевского архимандрита Анастасия. Нашед ее в недуге, взялся вылечить и успел при помощи Господней.
Где же ты научился лечению?
В обители, в которую я был отдан в юности для обучения.
Откуда ты родом? как тебя зовут? из какого ты звания?
Зовут меня Григорием; я из русских дворян, роду Отрепьевых.
Где ты проживаешь в Москве?
Нам ли, грешным отшельникам, иметь постоянное убежище! Дни провожу по церквам, питаюсь иногда за монастырскою трапезою в Чудовом монастыре или подаяньем благочестивых людей; а ночую где Бог пошлет, то у своих братьев, то по дворам у добрых людей.
Зачем же тебе сидеть с чужим человеком, дочь моя? спросил царь Ксению, стараясь смягчить гневный голос.
Государь-батюшка! Я я пришла навестить няню; в это время пришел отец Григорий я хотела уйти после того он стал мне толковать сон я осталась, отвечала царевна прерывающимся голосом в сильном беспокойстве.
Что такое, что такое! сказал государь, возвысив голос, толковать сон! Ты толкуешь сны, отче Григорий?
Государь! Во время пребывания моего на Афонской горе один престарелый монах, знающий еврейские, арабские и халдейские письмена , открыл мне правила, которыми руководствовались древние патриархи и священники иудейские при толковании снов. Ручаться за истину не могу, но говорю, чему обучен.
Ступай за мною, отче Григорий, сказал государь ласково. Ты, Марья, успокойся, я на тебя не гневаюсь и ради твоих лет и недуга прощаю первое упущение твоей обязанности. Только смотри, чтоб это было в первый и в последний раз.
Сказав сие, царь Борис Федорович вышел из комнаты, и монах последовал за ним, поклонясь няне и царевне. Затворив двери няниной светлицы, царь остановился и сказал монаху:
Будь смелее и ничего не бойся. Я вижу, что ты человек умный и ученый, а я люблю таких людей, особенно в духовном звании. Мне хочется с тобою посоветоваться, пойдем в мою палату. Я награжу тебя своею милостью, если ты будешь со мною откровенен и скромен.
Монах низко поклонился и отвечал:
Готов служить тебе, как могу и как умею. Государь прошел с монахом чрез терем и спустился по лестнице во внутренние свои покои. Вошед в свою рабочую палату, или кабинет, Борис Федорович запер двери, зажег у образной лампады две свечи, поставил их на стол и сел в большие дубовые кресла. Монах между тем жадными взорами осматривал комнату, в которой мудрый царь трудился над управлением обширного государства. Стены обиты были кожаными венецианскими обоями зеленого цвета с золотыми узорами. Вокруг стен стояли скамьи с красными бархатными подушками, обшитыми золотым галуном. Передний угол занят был образами в золотых окладах, с драгоценными камнями. В другом углу находился дубовый резной шкаф с книгами. Вдоль противоположной стены стоял длинный дубовый стол, на котором лежали кучи бумажных свитков. Небольшой стол, перед которым сидел царь, покрыт был зеленым бархатом с золотою бахромой и галунами; на столе лежало несколько книг, раскрытая Библия, оправленная в серебро, и писчая бумага; посредине стояла большая серебряная чернилица. Царь сидел в молчании и, положив руку на стол, рассеянно перевертывал листы в Библии, затрудняясь, чем начать разговор. Наконец он подозвал ближе монаха и сказал:
Веришь ли ты в сны, отче Григорий ?
Государь! Ты сам тверд в Писании и знаешь, что бывают сны от Бога. Я верю снам, когда при них внушается вера, когда сны как будто чрез светлый покров представляют будущее, опираясь на прошедшем. Бывают сны от Бога, государь!
Царь задумался и потом сказал:
Справедливо, отче Григорий, справедливо! Как могуществен человек властью, от Бога ему врученного, и как слаб, оставленный своим собственным силам! Царства и рати движутся по одному мановению человека, ниспровергаются грады и твердыни, а бедное сердце не слушается разума! примолвил уныло Борис Федорович и замолчал, потупив взоры. Монах стоял перед ним в безмолвии и пожирал его глазами. Лицо инока изменялось, и он нарочно утирался рукавом своей рясы, чтоб скрыть свое смущение. Царь Борис перебирал листы в Библии, молчал и посматривал то на монаха, то в книгу, а наконец сказал: