История птицы Сирин
Срисовав в свой блокнот историческую печь с птицей, Молекула принялся рассматривать избу. Все вещи в ней стол, скамейка, табуретки, самодельные шахматы, даже расставленные на полке миски и чашки были сделаны из дерева и от времени потемнели.
Но вот ходики на стене. Их зубчатые стрелки изображали две пилы. За резным щитом с выпуклыми цифрами крутились с разной скоростью шестеренки, цепляясь друг за друга деревянными зубчиками. На деревянной цепочке свисала вниз деревянная гиря. Каждые полчаса внутри часов
бил лихую дробь маленький барабан, и над циферблатом переворачивалась через голову искусно вырезанная белка. Такие ходики только в музей.
Кроме археолога и мальчишки, здесь был учитель Архипов. Седенький и легкий, как гусиное перышко, он неслышно семенил по одной половице, задрав острую бородку. Когда археолог кончил съемку, старичок прервал молчание:
Нуте-с, молодые люди, прошу садиться.
Гости уселись под вышитыми полотенцами за массивный стол, археолог раскрыл блокнот. И начался рассказ под мерное тиканье деревянных ходиков.
Надо вам сказать, начал старичок, положив на стол спокойные руки, что мой отец был моряком и странным человеком. Видел я его в детстве один раз и запомнил одну рыжую бороду. Жил я с матерью в Нижнем Новгороде и все ждал, когда отец из плавания вернется. Выбегу, помню, на обрыв, на Волгу смотрю или в порту толкаюсь. Грузчики все бородачи, и рыжих много, а отца среди них вроде нет. Бегу к матери, спрашиваю: «Когда?» А она мне: «Погоди, сыщет отец птицу Сирин и богатым человеком вернется». Бедно мы жили, на моряцкое счастье надеялись
Тик-так, тик-так! глухо отбивает в избе время деревянный маятник. Молекула слушает рассказ старого учителя про чудесную птицу Сирин, и уже кажется ему, что не ветер балуется за окном и крутит деревянный флюгер на крыше, а хохочет, заливается русалка. И спешит ей навстречу по синим волнам корабль на всех парусах. На носу корабля матросы стоят, среди них рыжебородый человек, отец учителя. Не отрываясь смотрят они вперед: сейчас земля счастливая покажется. Текут там кисельные реки, на деревьях еда вкусная растет, золото на свалке валяется. А птица все поет и поет, все дальше в море корабль зазывает. Он спешит изо всех сил, да разве за песней угонишься!..
Вот-вот, и у меня так глазенки-то горели, как про птицу Сирин слушал, заметив волнение мальчика, сказал учитель. Ох, и невзлюбил же я морскую птицу! Я в училище уже учился на дядины деньги, унижения и попреки родственников принимал, а она все отца не отпускала. Пришел 1905 год. И вот я читаю в газетах, будто под Цусимой наш флот японцами разгромлен и среди прочих кораблей потоплен героический крейсер, на котором отец служил; его тогда на военную службу призвали. Горем поделиться мне не с кем. Мать умерла. Дядя родной перекрестился и сплюнул.
Через год входит в дом человек
с матросским сундучком. Говорит мне: «Я твой отец». Смотрю: могучий, не в пример мне, и седой. Смеется: «Это, говорит, сынок, от морской соли». А глаза грустные: «Прошел я огонь, воду и медные трубы. У черта в зубах побывал, а вернулся гол как сокол. Поедем, сынок, куда-нибудь отсюда. Ну, хоть бы в Сибирь». А я как раз учительствовать собрался. В Сибирь так в Сибирь.
Вот полвека назад и приехали мы в это село. Избу из лиственницы поставили, школу открыли. Обжились, осмотрелись, и тогда-то начертил отец на печи птицу Сирин в знак того, что нашел он свою землю счастливую, с богатством сказочным.
Где нашел? не выдержал Молекула и невольно перебил рассказчика.
А в тайге.
В тайге? обрадовался Молекула. Ну конечно, здесь столько золота, цветных металлов! Мы, геологи, это знаем.
Учитель поглаживал бородку и молчал. Он даже закрыл глаза, прислушиваясь, наверное, как шумят на ветру сосны. Говорить он стал тихо, словно рассказывая себе:
У нас, молодые люди, говорят так: «Век живи, век иди, а тайги но пройдешь». И верно, нет ей конца-краю. Иногда снарядишься, ружье на всякий случай возьмешь и отмахаешь километров со сто. Известное дело привычка.
Идешь, под ноги смотришь, как бы в яму не оступиться да в болоте не увязнуть. Иногда голову поднимешь: кто это свет так застилает? Видишь: детина под самое небо кедр, значит. А то и пихта во все стороны развесистые лапы протянула. На кедровое место напал шишки сшибай, в мешок клади. Поджаришь шишку, орехи сами собой выскочат, и ты богат. Кедровый орех пожирнее грецкого будет и маслине нос утрет. Хочешь орех ешь, хочешь масло из него выжимай. Тысячу голодных приведи к кедру все сыты будут.
В сырое место попадешь ель, музыкальную душу, встретишь. А известно, что это за тонкая душа: делают из нашей ели скрипки, пианино. Да в шахтах рудничные стойки из ели. Едва начнет оседать где-нибудь порода, как стойки тихонько поскрипывают об опасности шахтерам знак дают.
А на гарь или на вырубку вышел непременно березка тут. В чаще-то ее хвойняк затирает, вот и выбирается неженка на свободное местечко. Надо тебе бруснику в лукошке до холодов сохранить или лодку-берестянку соорудить кланяйся хозяйке-березе в ноги.