Люблю я эту речку, да и все у нас ее любят.
Она ведь и на самом деле бывает хрустальная.
Весною, после половодья, по утрам мы непременно на эту речку ходим. Ждем дня, когда выпадет ледяная роса.
Бывает такой день раз в году. Но если не прозеваешь его, не пропустишь запомнишь навсегда.
Ранним студеным утром, еще до восхода солнца, берега речки покрываются ледяными кристаллами. На каждой травинке, на каждом стебле осоки и даже на нижних ветках кустов рождаются прозрачные ледяные столбики. Они большие величиной с палец.
Набежит ветер, качнет кусты и траву над рекой перезвон. Тонкий, стеклянный.
А взойдет солнце заслоняйся рукой. Каждый столбик вспыхнет желтым, фиолетовым, зеленым огнем. Так заискрится, будто внутри его лампочку зажгли.
Не видать тогда ни топких берегов, ни зарослей рыжей тресты. Бежит светлая речка в хрустальных сияющих берегах
Вот она какая у нас бывает.
Весенняя осень
На сухих пригорках проклюнулась трава. Голубые пролески цветут. На ветках почки лопнули, и показались из них зеленые хвостики. Скоро деревья совсем оденутся.
А тут что такое?
Вышел я на поляну, а на ней еще самая настоящая осень хозяйничает.
Стоят вокруг молоденькие дубки, с головы до ног в желтых осенних листьях. И на земле лежит желтый шуршащий половик. И стоит возле пенька на толстой ноге гриб сыроежка, в красной шляпе набекрень.
Да уж не снится ли все это?
Поморгал я глазами нет, все настоящее. А поверить не могу. Не могу я поверить, чтоб такое было!
Решил разобраться, присел на пенек. А перед глазами червонные листья на дубовых ветках
Стала мне закрадываться в голову несусветная мысль: а что, если эта поляна волшебная? Как в сказке. Не бывает тут зимы, не бывает лета. Вечная осень стоит. И можно сюда в феврале ходить по грибы. А в июне собирать букеты багряных листьев.
Даже чуточку страшно стало.
Тишина разлита над поляной. Ни шороха, ни хруста, ни птичьего голоса.
Чок!
Сорвал с ближней ветки сухой лист. Закачался в воздухе, упал.
Чок!
Сорвался второй лист. Еще почка открылась.
Ах, вот в чем дело-то!..
Нагнул я ветку и увидел, что в пазухе каждого листа сидят спрятавшиеся почки. Наверное, укрылись от зимних холодов. А теперь разбухли и выталкивают старую листву. Оттого и на земле сухой желтый половик
Я его ногой отодвинул, а под ним зеленая трава.
Сорвал я тогда сыроежку. Она свежая, крепенькая. Холо-одная. И тут я вспомнил, что сыроежки у нас осенью до самого снега держатся. Не боятся стужи. Стойкие.
Так почему бы им и весною не появиться?
Конечно: эта вот самая первая, весенняя!
Значит, и на этой поляне весна. Только ее не сразу узнаешь. Она, озорница, осенью прикинулась.
Не услышал тишины
Правый берег песчаный, низкий, на нем старая мельница-поставушка. В летнюю пору, когда спадут воды, мельница не работает мельник заколачивает ее и уходит в деревню. И правый берег делается безлюдным.
А на левом и всегда никого нет. Он крутой, этот левый берег, и сплошь зарос темным и хмурым деревом ольхой. Кажется, туда и не подступишься. Но если пролезть под ольхами, то будет очень удобно: удилище сунешь между веток, а сам сядешь на обрыве, как на лавочке, и ноги свесишь.
Как-то я пришел туда половить окуней.
В конце лета бывают утра такие спокойные, приглушенные, будто усталые. Ни ветер не шелохнет, ни птица не свистнет. Замерло все.
Тихо.
Большая, круговая тишина стоит.
И тогда очень хорошо понимаешь, что и тебе тоже нельзя быть громким. Двигайся беззвучно, помалкивай, затаись иначе будешь тут чужим и ничего не поймешь, что́ происходит.
Я опустил на воду леску, сел половчее, замер.
Клева не было. Перяный поплавок, будто завязнув, лежал на черной как деготь воде. Казалось, он и не сможет дрогнуть.
Никогда не всколыхнется тяжелая волна, не закачаются огромные, как блюдца, белые кувшинки.
Несчитанные, забытые, проходили минуты.
Небо светлело; теплотой наливался воздух.
Тишина продолжалась.
И тут вдруг, как кулаком по уху, из-за излучины реки донесло: «Бу-ульк!»
Грубо, с плеском.
Если бы ударило один раз, я бы подумал, что это попросту сорвалась с крутого берега глыба земли и плюхнулась в воду. Но спустя немного звук опять повторился.
И вот потому, что и во мне была эта утренняя тишина, и я хорошо понимал ее, я почуял звук чужой, недобрый.
Он упал в тишину, как в омут, и от него пошли круги маленьких звуков: бормотнули речные струи, птица вскрикнула, зашелестели ветки.
Я приподнялся, ждал.
И опять плюхнуло: «Бу-ульк!»
Надо было посмотреть. По краю обрыва я пробрался за излучину.
Река была пустынной. Ни на берегах, ни на узенькой протоке внизу никого не видать.
Помог мне звук. Булькнуло совсем рядом. И тогда я разглядел.
Эта протока, что текла внизу, приспособлена у нас под рыбный садок. Весной колхоз купил мальков и, чтоб не строить питомник, пустил в протоку.
Сейчас на середине ее в воде лежал грязный коричневый пень. Лежал недвижимо.
Потом пень наклонился, у него вымахнулись крылья, а голова метнулась в воду. Он нырнул «бу-ульк!».
Филин, птица-пугало, ловил в протоке рыбешек Когда он распрямился, из его кривого клюва торчал рыбий хвост. Было видно, как филин, горбясь, давится жадно глотает добычу. Мокрая, растрепанная голова его толчками ходила взад-вперед, словно заталкивала рыбу в глотку.