Никола аккуратно переложил фамильную салфетку и завтрак на поднос и отправился в библиотеку. На пороге он остановился, размышляя, стучать в дверь или не стучать и какое из этих действий может больше разозлить графа. Но, войдя, понял, насколько бессмысленны были его колебания. Граф оказался совершенно поглощён своим занятием. Сгорбившись за серым от пыли библиотечным столом, он распластал толстенную энциклопедию и, поминутно облизывая кончик пальца, не брезгуя вековой пылью, лихорадочно перелистывал её жёлтые страницы то вперёд, то назад.
Хм, какого беса? беззлобно приговаривал Зрински.
Никола улыбнулся, бесшумно поставил поднос и удалился, боясь потревожить хозяина. До середины ночи светилось круглое библиотечное окно, будто споря с полной луной на тёмном небе. Из окна доносилось ворчание, чихание и едва разборчивое:
Какого
Граф проснулся в библиотеке. Солнце жгло ему висок и щёку.
Проклятье! прошептал граф сухими губами и в тот же миг ощутил грызущую пустоту под ложечкой. Как давно он не испытывал чувства голода, страшно и подумать! Завтрак граф проспал, но у него проснулся такой аппетит, что он готов был съесть что угодно, даже холодным, заветренным и без фамильных приборов.
Взлохмаченный граф сбежал по лестнице в столовую и, к своему счастью, не обнаружил Николы, зато обнаружил завтрак, заботливо прикрытый знакомой салфеткой. Зрински не хотелось, чтобы дворецкий стал свидетелем его жгучего нетерпения, это испортило бы авторитет строптивца и привереды, который самому ему представлялся чем-то жизненно необходимым. Граф хищно набросился на еду, забыв заткнуть за воротник салфетку. В мгновение ока он проглотил обе гренки, весь паштет и что-то лимонно-жёлтое то ли желе, то ли пудинг. Граф сам не успел понять, что именно это было. К сожалению, под салфеткой не оказалось кофе. Зрински мог бы сердито позвать Николу и велеть сварить бодрящий напиток, но он слишком торопился. Он должен был немедленно взглянуть на клубнику.
Граф мчался по саду со скоростью ветра, и просторный халат у него на спине надувался парусом. Запыхавшийся и взволнованный, он растопырил костлявые локти, упёрся дрожащими ладонями в слабые колени и присел возле куста клубники, будто собирался исполнить плие.
Шайтан! радостно произнёс Зрински, и его брови взмыли вверх, собирая лоб гармошкой.
Граф принялся изучать клубнику. Тяжёлая ягода размером с перепелиное яйцо мирно спала, уткнувшись бочком в разогретую землю. В её окраске как будто смешались все оттенки красного цвета от розового до багряного. Чашелистики поднялись вверх и стали походить на зубчатую корону. Граф сосчитал листья на побеге, их было четыре, прошёлся взглядом вдоль стебля и снова залюбовался прекрасным плодом. Он хотел было ещё что-то проверить, но нечаянно задел дрогнувшим пальцем ягоду, и та отпала от куста. Граф испугался так внезапно, что забыл выругаться, но тут же сообразил: клубника просто-напросто созрела. И, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, он поднял её с земли, обдул и положил в рот.
Изумление и радость озарили лицо дворецкого, когда он убедился, что съеден не только завтрак, но опустела и ваза с прошлогодним зефиром, которая неизменно наполнялась на Рождество, дабы поддерживать в доме иллюзию гостеприимства. Вот уже второй день подряд граф завтракал почти по-человечески, и у Николы в душе блеснула крапинка надежды, что их жизнь ещё может наладиться. Хозяин станет мягче и доброжелательнее, возможно, они даже смогут снова заказывать яйца и печь пироги. Он мечтательно смотрел в окно, предаваясь фантазиям о новой жизни и кулинарном изобилии, когда вдруг затуманенным взглядом различил фигуру графа. Тот сидел на земле, раскинув тощие руки, его заострившийся подбородок был устремлён в небо, тяжёлый халат намок на сырой земле, ноги дрожали, и было похоже, что он уже не сможет на них подняться. Граф рыдал, как ребёнок.
О боги! встревоженно воскликнул Никола и, теряя равновесие, устремился на помощь хозяину.
Вблизи всё оказалось куда ужаснее. Никола обнаружил, что хохот и плач одолевали хозяина попеременно. Истерика прерывалась каким-то сдавленным скрипом, что являлось не чем иным, как хозяйским смехом. При этом граф упивался своими слезами, подставляя их солнцу, вызывая тем самым ещё более мощные потоки. Бедный дворецкий не знал, что же предпринять. Он хлопотливо кружил вокруг обезумевшего хозяина, пытаясь подхватить его то с одной, то с другой стороны. Но слабый и щуплый на вид граф оказался неподъёмным. Он словно врос в мокрую землю и ни за что не собирался вставать. Граф ещё долго не унимался, но наконец, выплакав все слёзы, он с силой скрестил на груди узловатые руки, словно прижимая остатки чего-то дорогого сердцу, и с последним судорожным всхлипом опустил голову на грудь. В такой позе он принялся мерно, как монах на молитве, покачиваться всем телом. Одинокая мутная слеза скатилась с порозовевшего носа и утонула в земле.
О, дорогой граф! не выдержал Никола, и теперь у него на глазах выступили слёзы.
Хозяин выглядел таким жалким и потерянным, словно это он был сиротой от рождения, а не его дворецкий. Забыв обо всех правилах этикета, Никола наклонился и обнял графа за плечи.