Море камней и льда Море это такое большое озеро из соленой воды, которое раскинулось от берега и прямо до неба, проходящие сказители так говорили. А если там не вода, а сплошь камни да лед? Значит, это зима, вся вода застыла, и из ледяных глыб торчат скалы. Или это крошечная каморка в огромном замке, в которой только и есть, что стены из камней да лютый холод?
Пылает в огне вода. Как это может быть? Водой огонь тушат. Не бывает так, чтобы вода горела. Но я все же растопил льды в моем каменном море, увидал бесконечные волны, а потом поджег их так, как прежде поджег свои сарай и дом. Я вновь увидел красочные языки пламени, что вздымались к небу, окрашивая его в багрянец, почувствовал ярый жар, что опалял кожу и согревал кости. Подымались серые хлопья пепла, их подхватывал неугомонный ветер и швырял в лица людей.
Ветер из пепла и стали. Пепельный ветер я видел как будто воочию, а как в нем может быть сталь? Она же тяжелая. А потом вспомнил ножи Колтая, что летали и жалили, как взбешенные осы. За клубами пепла не разглядеть их блеска. Я закрыл глаза, чтоб не ослепнуть от серых облаков, и почуял порыв ветра на щеке от пролетевшего мимо ножа, вспыхнувшую и тут же умолкшую боль в ухе, по которому чиркнуло лезвие.
Стирает жизнь навсегда. Море еще пылало, в огне плавились камни, бурлила вода, горел сам воздух, клубы пепла заволокли всё от земли до неба. Исчезли городские стены, дома с соломенными крышами, зеленые поля, пастбища, реки, дороги, леса. Исчез даже я. Осталась лишь серая мгла, непроглядная, как ночь.
Я открыл глаза и шумно вдохнул. Я жив. Я есть. И это было magnifice! Великолепно!
Мои спина и ноги упирались в противоположные стены, камень еще холодил кожу, но я не мерз. И живот больше не болел. Даже кровь внутри меня бежала как-то иначе легко и в то же время яростно.
Что-то изменилось во мне, но я пока не знал, что именно. Если бы не стены, я выскочил бы в поле и мчался бы, пока не закончатся силы.
Потянулся к кувшину и выхлебал с треть воды. Наверное, зря. Кто знает, сколько мне тут сидеть? Может, день-другой, а может, и всю неделю. И кто знает, сколько я уже здесь просидел!
Скорее всего, я мог снова нырнуть туда, в отчимовы слова, снова ощутить и тот жгучий холод, и жар пылающего моря, и липкость серого пепла Но я не хотел. Там, внутри, не страшно, просто слишком много всего. Как после самого развеселого деревенского праздника, когда обожрешься вкуснейшими пирогами и обопьешься сладкой медовицей, на другой день хочется тишины и простой кашицы на воде.
Я сел иначе, подогнул под себя колени, чтоб согреть задницу, и задумался, как же быть дальше. Как смотреть брату Арносу в глаза? Сейчас я не сомневался в том, что меня пытались отравить. За предательство наказание должно быть иным, как и говорил магистр. Что командор задумает в следующий раз? В келье ко мне не подобраться, ем я из общего котла с другими новусами. Не станет же брат Арнос убивать меня прямо на уроке?
Задумавшись, я не сразу услышал тихий, похожий на шелест, шум, будто прямо за стенами гулял сильный ветер или бились волны. Я навострил уши делать-то всё едино нечего ан нет, теперь на голоса похоже. Вернее сказать, на один голос. Он шептал-наговаривал verbum культа: «Revelatio veritatis illuminat animam». Мне даже стало стыдно, ведь я так и не смог приладить эти слова к себе, слишком уж они чуждые и неудобные, как одежда не по чину да с чужого плеча. И смысл их тоже непонятен. Откровение истины освещает душу! С душой-то всё понятно. Откровение это вроде как открытие, то бишь сказать что-то. Истина значит, правда. Освещать это показывать, делать видимым, зримым. Выходит, заветные слова культа означают: «Говорить правду всё равно что показывать душу». Ну, наверное, оно так и есть, вот только культ не упоминает, дурно это или хорошо. Я тоже могу сказать, что ягода кислая, но промолчать, ядовитая она или нет.
А голос всё не умолкал. Он нашептывал про верность культу, про воздаяние за добро и зло, еще что-то. Наверное, услышь я это раньше, перепугался
бы до смерти и прикипел бы всей душой к культу, ведь вокруг сплошной камень, из-за толстой двери не доносится ни звука, может, подумал бы, что это глас того древа Сфирры, что растет во дворе замка. Но я уже пережил две попытки убийства, издевки Фалдоса и видения о каменном море, знал о колдовских зельях, что могут исцелить рану в один миг. Шепчущим голосом в пустой келье меня уж не напугать. Так что я отхлебнул из кувшина, устроился поудобнее и заснул.
Когда-нибудь нас отсюда выпустят. Если только аж дрожь берет от эдакой мысли если только командор не велит оставить меня тут навсегда. А вдруг уже? Вдруг всех уже вызволили, один я сижу тут. Сколько должно времени пройти, чтоб я убедился в этой мысли? Вода скоро закончится, там осталось-то пару глотков.
Я решил перестать пить, чтоб поберечь воду. И вот теперь стало страшно. Что мне тот голос, шепчущий о муках после предательства? Лишь бы открылась дверь!
Когда загремели запоры, я едва не разрыдался от облегчения, но сумел удержаться от слез, встал, наклонив голову, дождался, пока откроют дверь, и зажмурил глаза, ослепленный ярким светом.