Пижон, буркнул Тёма, тыкая мне рукой, куда в этом хитросплетении арматуры и уголка надо было садиться. Он же и пристегнул меня тремя какими-то сцепками, и нахлобучил на голову шлем, типа мотоциклетного, напоследок хлопнув по нему, вроде как благословляя. Но дёрнулись от этого и шлем, и голова в нём, и весь остальной я.
Илюха устроился рядом на какой-то хреновине, больше похожей на крутящуюся табуретку пианиста. Натянул на глаза раритетного вида очки, приделанные к кожаному шлему, как у лётчиков в первую мировую. Вцепился во что-то, больше похожее на коровьи рога, торчавшие из панели перед ним.
Готовы? выкрикнул он, перебивая рёв движка.
Головин ответил нецензурным, что можно было бы перевести, как «ступай!» или «давай!». Или, обладая нужной долей романтизма, как гагаринское «поехали!». Сам он в это время заканчивал компоновать своё немаленькое тренированное тело позади меня в переплетении штанг и труб так, что оно чудесным образом стало казаться неотъемлемым конструктивным элементом кабины. Если у этого технического рычащего недоразумения в принципе предусматривалась кабина. И мы рванули в ночь.
Я подскакивал на кочках и горках. Я бился башкой о трубы спереди и слева. Справа и сзади я бился о руку и грудь стального приключенца, которые характеристике владельца соответствовали полностью: даже звук был, кажется, такой же, как при ударах о металл с другой стороны.
Пилот, умудряясь каким-то чудом и наитием изыскивать путь в непроглядной тьме, орал песни. Вернее, одну и ту же, старинную, пиратскую, из древнего советского фильма «Остров сокровищ». Там, где «берег, принимай обломки, мёртвых похоронит враг!».
Слышь, «Спутник», медведь белый! Сбавь, разобьёмся к хренам в темноте! проорал еле слышно на скорости Головин.
Где мы там победа! «Нас воспитали думать только о победе, альтернатив которой ровно две из двух!» вновь затянул Илюха. Этой песни я не знал. И на словах «ну кто сильней, братан, медведи или волки» даже напрягся. Но зря.
Плюясь от пыли, которой вроде как и неоткуда было взяться перед нами, но откуда-то бралась, подскакивая и не переставая колотиться о элементы конструкции, мы с Тёмой прослушали композиции «Мы десант, мы морская пехота» и «Прощайте, скалистые горы!». Последней, в меру сил, подпевали, регулярно сбиваясь
на не предусмотренные текстом слова, когда багги влетал в какие-то колючие кусты или взмывал метра на полтора над землёй, падая потом и подскакивая, как мячик. В том, что чёрно-белый тельник Илюха носил по заслугам, вопросов не было. В том, как он умудрялся одновременно орать песни и вести сквозь непроглядную ночь это рычаще-скачущее недоразумение на такой скорости были. Но некогда было задавать.
Солнце восходило над саванной, сквозь которую мы пылили метеором. Становилось жарче, прямо с первых же минут, хотя, кажется, такого не могло быть воздуху и земле нужно было прогреться после ночной тьмы. Но духота и жар наваливались с каждой минутой. И в шлеме становилось всё неуютнее. Но хоть капитан наш орать перестал наконец-то. Охрип, наверное.
Мы остановились возле какого-то редколесья, за которым торчала какая-то темная скала. Ну, то есть гранит или какой-то иной камень, я в минералах не силен, пер из-за густого кустарника прямо к небу. Над песком плыло марево. Высадившись, только-только собрались перекурить, как вдруг откуда-то сверху раздался вскрик. Голос женский. Я задрал голову. Рядом с вершиной кто-то болтался, зацепившись за выступ скалы одной рукой. Отсюда не было видно, сколько пальцев продолжают удерживать вес тела, все пять или уже меньше.
Я рванул к скале, оставив позади оседать песок и пыль. Фигурка наверху меняла очертания. На её месте так бы каждый поступил прижаться к камню всем, чем можно и нельзя: ногти, щека, зубы, подушечки пальцев, даже веки глаз только бы не упасть. Но тут крик повторился, причем не оставляя сомнений: сперва резкий, короткий, а за ним долгий, на одной ноте, рвущий нервы, голосовые связки и барабанные перепонки. Такой обычно обрывается глухим ударом о землю. Я бежал, почти не касаясь земли, и скала была уже рядом. Сзади раздался вскрик Головина, но я уже не обратил внимания. На набранной скорости взлетел бегом на отвесную стену метра на два минимум и резко оттолкнулся от неё дальше вверх, пытаясь сохранить остатки разгона. Руки развёл как можно шире. Летел, как баклан рядом с поднятым из воды тралом кверху лапами. Ну, или просто как баклан. Но при всей гуманитарности склада ума мне повезло рассчитать все верно. Ну как повезло? Метров с двадцати тело прилетело точно в меня. Ну, то есть я смог прервать затяжной прыжок. Вернее, свободный полет.
Если кто не учил в детстве физику (как я), то туловище, весящее сколько-то, набрало какую-то скорость за очень короткое время и рухнуло на парящего меня так, как будто мне в грудь пришла электричка. После этого мы вместе с телом пролетели отведенную дистанцию до поверхности планеты. Которая финально отругала того, кто не знает физику, ласковым таранным ударом. Всей планетой. В спину. Мне.