Но, между тем, всматривался Иван Иванович со знанием дела. Он отходил, приседал, наклонял голову, получая от созерцания картин видимое удовольствие, и губы его то улыбались, то складывались в гримасу брезгливой усталости. Особенно долго он смотрел на «Свет сквозь зелень». Так называлась зеленая картина, столь неудачно заставившая вспомнить Ивана Геннадиевича, видимо, что-то очень личное и не совсем приятное. Он как-то весь загорелся, оживился и обрадовался, словно опытный охотник, который, зайдя в чащу, уже каким-то тайным чутьем предвосхищает, что здесь рядом ждет его крупная дичь. Подойдя к висевшей под стеклом рядом с картинами табличке, Иван Иванович вынул ручку, блокнот и записал следующее: «Майков Владимир Глебович, после окончания Художественного училища работал театральным художником, затем художественным редактором, оформил несколько книг, в настоящее время занимается живописью. Выставки», шло перечисление выставок, в том числе одной иностранной: Берн 1980 год.
Записав эти скудные и ничего не значащие сведения, Иван Иванович положил ручку в карман, улыбнулся и зачем-то стал осматривать стены небольшого и столь уютного зальчика. Осмотр стен принес Ивану Ивановичу истинное удовольствие, потому что он улыбнулся еще сильнее и радостнее, подошел, вернее, как-то подскочил к Ивану Геннадиевичу и быстро что-то прошептал ему на ухо. Иван Геннадиевич выслушал и сказал:
А четвертая?
Директор, несмотря на то, что Иван Геннадиевич говорил не ему лично, а в воздух, видимо, сразу понял, что вопрос относится к нему, возможно, он даже заранее знал, что этот вопрос последует:
Что? сказал он.
Гвоздь видите?
Да, знаете, гвоздь, ээ
Картина четвертая где?
Мы думали, что она не представляет для вас Поэтому на некоторое время. В реставрацию, зачем-то соврал директор. И сразу же подумал про себя: «Зачем врешь, дурак».
Принесите, сказал Иван Геннадиевич.
И когда директор исчез, отправившись за четвертой картиной, Иван Геннадиевич сказал:
Ну что, Ваня, скажешь?
Трудно сказать, сейчас четвертую принесут, хотя мне кажется, мне почему-то почти наверняка кажется, что это, может быть, то, что нам нужно. Я ведь четвертую видел уже, поэтому я вас сюда и притащил. Да надо ведь еще посмотреть этого Владимира Глебовича, получить, так сказать, его согласие и вообще пронаблюдать за ним, но все равно мне кажется он подойдет.
Имей в виду, Ваня, сказал Болдин, это, можно сказать, наш последний шанс.
Несут, несут, сказал Иван Иванович в ответ, обрывая разговор о шансе, несут!
Действительно, директор и какая-то женщина в белом халате несли большую квадратную картину. Она была такой громоздкой, что одному человеку ее никак нельзя было бы унести. Директор и женщина подошли к стене и осторожно повесили картину на гвоздь, после чего женщина сразу же исчезла.
Картина была в чехле. Директор медленно снял его, и все увидели, что картина была необычайной. Она была абстрактной.
Так! удовлетворенно сказал Иван Геннадиевич.
Так, так, подтвердил Иванов.
Похожа на наши последние образцы, сказал Иван Геннадиевич почти шепотом, заставив директора с любопытством повернуть голову.
Но их, заметьте, мы получили, так сказать, не совсем естественно, искусственно, что ли, после долгих работ, после жертв, и мы их не ожидали получить, а здесь пожалуйста, просто так, и это самый обычный человек рисовал, наш современник, сказал Иванов.
Непонятный этот разговор, видимо, значил для обоих нечто очень важное, потому что Болдин слушал внимательно и подтвердительно кивал головой.
Все замолчали
сказал Болдин.
Ясно, но Веселовский нам все же нужен, сказал Иванов.
После этих заключительных слов троица пошла прочь из пыльных старинных залов.
На улице их ждала черная машина. Они сели, и машина тотчас тронулась. Вслед ей долго смотрел директор.
Подведем итоги, сказал уже в машине Иван Геннадиевич, по большей части обращаясь к Ивану Ивановичу. Что предварительно вы можете сказать об этом, как его?
Майкове? помог Иван Иванович.
Да.
Я думаю, что нам повезло, но нам многое еще нужно узнать. Главное, почему он стал писать эти картины. Какие причины заставили его писать. Может быть, это писание простое подражание, и тогда нам нечего с ним терять время. А вот если нет, если за этим стоит что-то внутреннее, искреннее, тогда он нам может и подойти, ним нужен чистый, очень чистый эксперимент, не забывайте, какие надежды на нас возлагают.
Я-то не забываю, смею вас заверить, откликнулся Иван Геннадиевич. И снова неприятно поразило его впечатление: стена, снег, ботинок, кусты, зимнее небо. «Проклятая картина», думал он.
Я думаю, продолжил перебитый Иван Иванович, я думаю нужно еще немного разведать, а потом попытаться напрямую, нет, конечно, не совсем напрямую, а так, деликатно, чтобы, не дай бог, не задеть каких его не известных нам особенностей, чтобы наш Владимир Глебович не взволновался, не закрылся от нас, а то я знаю таких людей, они как бы всегда в стороне, они закрываются, недаром говорят, что он стеклянный, он как бы всегда этак за стеклом, не пробьешься к нему, он такой отстраненный человек, весь в себе, поэтому нужно очень деликатно, очень, волновался Иван Иванович. У нас и специалистов таких нет, по крайней мере, мало их, таких специалистов, которые могли бы провернуть эту миссию столь деликатно, путался Иван Иванович.