Валерий Поволяев Бурсак в седле
Часть первая
Иван Калмыков с силой саданул себя по шее, раздавил в кровь пару крупных, напившихся до отвала насекомых, подкинул в руке старый кавалерийский карабин и выругался:
Кусаются будто дробью хлещут! И какая только нечистая сила выдумала этих комаров?
Его напарник Григорий Куренев поспешно рассовал по карманам патроны.
Пора бы вам к ним привыкнуть, господин подъесаул! Столько времени у нас живете, столько пота и кровушки скормили им, а все свыкнуться не можете Меня они, например, совсем не замечают.
У тебя, Гриня, кожа толстая, как сапожная стелька. А какой комар, скажи, может прокусить сапожную стельку, а?
Тут встречаются такие комары, что не только сапожную стельку седло прокусывают.
Ага! Калмыков не выдержал, усмехнулся иронично. Есть вообще такие комары, что с аэропланами запросто в воздухе сталкиваются Комару хоть бы хны, он, как ни в чем не бывало, летит дальше, а аэроплан с поломанными крыльями врезается в землю. Мотор в одну сторону, хвост в другую, а господин авиатор в порванной кожаной одежде висит на дереве, глаза таращит, не может понять, что с ним произошло.
Куренев захохотал оглушающее громко, будто из ружья начал палить по фазанам, обхохотавшись, сгибом пальца смахнул с глаз слезы, похвалил напарника:
Вы большой молодец, Иван Палыч, здорово рассказывать умеете. Талант Только рассказ ваш это же во! Куренев согнул крючком прокопченный, коричневый от табака и костерного дыма указательный палец, показал его Калмыкову. Загнули вы! Здорово загнули
Хочешь перекрещусь! предложил Калмыков. Ничего я не загнул, сказал правду и только правду!
Куренев засмеялся вновь, потом поднес к губам кулак, оборвал смех, словно бы вытряхнул себе в ладонь разные добрые и недобрые слова, очистился от них и проговорил озабоченно:
Пора идти, Иван Палыч, солнце скоро поднимается совсем, тогда нам с вами не до охоты станет все зверье попрячется.
Не попрячется, уверенно произнес Калмыков. Пошли!
В последнюю минуту, уже на окраине станицы, перед тем как нырнуть в густую душную сумеречь уссурийских дебрей, Куренев замедлил шаг:
Может, все-таки лошадей возьмем, Иван Павлыч? Как считаете?
Зачем?
Чтобы ноги не бить.
Задерут наших лошадей медведи, Гриня.
Не дадим.
А медведи у тебя и спрашивать не будут.
Мы найдем, чем воздействовать на косолапых, Куренев ласково провел ладонью по ложу карабина. Косолапые будут довольны.
Гриня, я сказал: «Нет!»
Понял, господин подъесаул, больше вопросов не задаю. Куренев поддернул на плече карабин и поднял вверх обе руки. Главное, чтобы ноги потом не ругали голову.
Ты пойми, Гриня, я соскучился по тайге, Калмыков повысил голос, потом, словно бы не зная, куда деть свободную руку, поправил ею светлые, аккуратно остриженные усы выгоревшие, пропахшие дымом, редькой, водкой и огурцами, заквашенными в дубовой бочке, у таких огурцов и вкус особый, давно не ходил по ней А мне так надо пройтись по ней сейчас, так надо Калмыков сжал руку в кулак, стиснул пальцы сильно, даже костяшки затрещали, словно бы он их раздавил. Тайга мне иногда даже снится. А я, ты знаешь, Гриня, человек не слабый, мне всякая ерунда сниться не будет.
Знаю это, Иван Палыч, Куренев боднул головой воздух, прогоняя крупных назойливых комаров, видел вас в деле, ведаю, каким может быть Иван Палыч Калмыков. И раз уж тайга начала сниться значит не довольна она, значит, обязательно надо повидаться с ней.
Калмыков ничего не сказал на это, резко свернул вправо и врубился в высокие черные кусты, облепленные белесыми легкокрылыми насекомыми, похожими на летающую тлю. Тля высоким гудящим облаком поднялась над ветками, воздух опасно заколебался. Калмыков на ходу сломил лапу у молодой елки, шлепнул ею себя по шее, потом еще раз шлепнул, затем прошелся по спине.
Тля, гудя жадно, голодно, отступила от него.
расположенных километрах в двух от жилых домов, взять там молодого, не обремененного рогатыми детишками козла и вернуться домой. «Семейных» договорились не трогать, особенно самок пусть живут и воспитывают подрастающее поколение, бить только одних самцов. Планировали также посидеть на берегу какого-нибудь говорливого ручья, поджарить на костре козлиную печенку, полакомиться ею, запить еду студеной водой, от которой ломит зубы. Но недаром говорится: «Человек предполагает, а Бог располагает»
На солонцах козлов не оказалось то ли люди какие недавно здесь прошли и, дыша ханкой плохой китайской водкой, которую гонят из гнилого риса, вонючим табаком, прожигающим в легких дыры, потея и сморкаясь, распугали всю дичь, то ли тигр устроил тут лежку, то ли еще что-то произошло. Ни Калмыков, ни Куренев определить этого не смогли, но солонцы были пусты
Калмыков выругался, сшиб точным плевком жирного паука, повисшего на серебряной нитке.
В трех километрах отсюда есть еще одни солонцы, сказал Куренев, пошли туда.
Пошли! Калмыков заткнул за ремешок форменной казачьей фуражки небольшую кедровую лапу этой хитрости он научился на войне у немцев. С одной стороны, это маскировка, с другой мухи не кусают; комары, конечно, не такие глупые существа, как мухи, но кедровую хвою тоже не любят, начинают пищать жалобно, отваливают в сторону; что же касается мокреца, мошки, кусачей тли, то на них этот немецкий фокус не действует, и сразу стал похож на индейца, находящегося на боевом задании и приготовившегося сварить из какого-нибудь белого вкусный суп Первым двинулся дальше по чащобе, чуть прихрамывая на одну ногу след фронтового ушиба. Калмыкова тогда придавило лошадью; иногда этот ушиб проявлялся внезапной хромотой.