Вот оно, ключевое слово: карьера.
Иоахим Ортнер был достаточно умен, чтобы не портить свое внутреннее зрение очками со светофильтрами. Жизнь он воспринимал такой, какова она есть. Он не возмущался ее грубостью и цинизмом, потому что рядом сосуществовали и нежность, и чистота. Его не травмировало предательство, потому что этот же человек в других обстоятельствах мог быть преданным. Все есть во всем. В каждом. И во мне тоже, думал он. Когда-то он пережил, как легкий насморк, романтическую пору. Эталон своего поведения (воздействие мамы) он лепил из идеалов. Но в любом эталоне тесно, а уж в романтическом как в рыцарских доспехах ни свободно вздохнуть, ни повернуться, и мир через зрительную щель шлема виден урезанным, оскопленным, лишенным вариантов. Потому этот эталон чтобы не мешал нормально жить пришлось засунуть подальше, на чердак, рядом с корзиной, в которую свалены детские игрушки. Сейчас уже трудно представить, как можно было этим жить, но ведь это было!..
Карьера
Жесткое слово. Зато честное и чистое, без шелухи. Карьера не может быть смыслом жизни, ее целью, ее хребтом; это всего лишь курс через жизнь. Уж я постараюсь, подумал Иоахим Ортнер, чтобы этот курс, эта кость не стала моей единственной пищей. Я пришел в этот мир не для обгладывания костей, а чтобы наслаждаться плотью жизни.
Еще он подумал: как жаль, что я не могу вспомнить, что именно говорил д'Артаньян-отец уезжающему в Париж на поиски счастья сыну. Нечто эдакое: не обнажай без нужды шпагу служи королеве (или все же королю?) что-то про честь И ни слова вот уж это я помню точно о служении Франции Конечно, в ту пору государственность только складывалась, служили не родине (родиной была не страна, а то место, где родился), а сюзерену. И все же: как это замечательно, что люди воспринимали себя не песчинкой на огромном пляже, а самостью, у которой свой путь, которая напрямую общается с Богом, выясняет отношения с ним, и не очень-то принимает к сердцу недовольство соседних песчинок, о которые приходится тереться!.. Спасибо, отец, что ты ни разу при мне не произнес слово «родина». Впрочем, и слова «честь» я от тебя никогда не слышал, хотя уж ты-то всегда был человеком чести
Замысел Ортнера-старшего был простой, но не прост для исполнения. Был задуман спектакль по правилам жизни и неотличимый от жизни. Главным условием успеха был самоконтроль. Никаких импровизаций. Каждый шаг должен быть выверен, почва еще до того, как на нее вступил, проверена щупом, словно идешь по болоту. Значит, голова всегда должна быть ясной, она должна доминировать над чувствами, держать их в узде. Условие
трудное: война это царство эмоций, только они могут нейтрализовать страх, который как солитер высасывает жизненную силу человека. «На войне бояться пули глупо, мой мальчик, говорил отец. Страх унижает и ничего не дает взамен. Чтобы победить тебя он отнимает способность думать. А вот этого как раз мы и не должны допустить. На войне умный человек не оставляет пуле шансов. А почему? Мысль быстрее пули. Умный человек думает и потому он все время на шаг впереди ситуации. Наш ум устроен так, что не может одновременно думать о двух вещах. Запомни хорошенько: война это работа; как всякая работа она требует мысли; когда думаешь не боишься»
Если попросту предстояло делать все возможное, чтобы избежать непосредственной встречи с войной. А когда это все же случится (не по воле каких-то людей и обстоятельств, а в соответствии с замыслом создателя спектакля) сделать этот контакт единственным и предельно кратким.
Разумеется, роль создателя спектакля и кукловода должен был исполнить дядя-генерал. Во-первых, он любил Иоахима. Своих детей не удосужился сделать, а Иоахим так был похож на его мать и сестру Во-вторых, дядя-генерал был одним из творцов новой армии, вермахта, ему и карты в руки. В третьих дядя был циник и весельчак, слово «родина» он произносил так смачно, словно родина была наливным яблоком, которое он намеревается съесть. Это яблоко он бы не уступил никому. Даже министр Геббельс отмечал его красноречие. Естественно, дядя с энтузиазмом взялся за дело.
Когда началась война в Испании, Иоахим Ортнер был уже обер-лейтенантом. «Тебе надо бы туда съездить, поглядеть, что да как, сказал дядя. Сейчас формируется группа для инспекции наших частей. У тебя будет особая миссия, так что никто не станет досаждать тебе с рутиной. Надеюсь, твое любопытство будет не так велико, чтобы оказаться в окопах»
После Испании, как подающий надежды офицер, Иоахим Ортнер попал в академию. Работал в штабе дивизии во время войны в Польше. Вместе с дядей побывал в командировке в России. «Я сделал промашку», говорил дядя, выдавливая лимон на непомерный ломоть жирной семги. Они сидели в большом зале «Метрополя» в Москве. Здесь все было не так, как дома. Эклектика интерьера, демонстративная роскошь, официанты (за километр видать офицеры НКВД) висят над душой.
«Тебя нужно было направить к русским на курсы. Все равно какие пехотные, танковые»
«Ты серьезно считаешь, дядя, что нам есть, чему у них учиться?»
Вопрос еще не был произнесен до конца, а Иоахим Ортнер уже понял, что говорит глупость. Пить надо меньше, но разве с такой жирной пищей печень управится без соответствующей поддержки водкой? Вот язык и обгоняет мысль. Ну разумеется, ему было известно, что Генштаб вермахта уже перенял у русских концепцию современной наступательной войны, их теория массированных танковых ударов и принципы формирования механизированных корпусов уже преподаются в военных академиях Германии. Да мало ли каких золотых самородков немецким спецам уже удалось накопать в российской целине!..