фамилию капитана. Она и говорит: «Дмитрий Афанасьевич мой хороший знакомый». Ну, тут
уж я к ней прилип: попроси, чтобы взял меня на «Товарищ». Она туда-сюда, вуз, ученье, но я ее
довел до того, что мы оделись и пошли к Лухманову. У-у, какой это человек, ты бы знал! Он
выслушал маму, засмеялся и сказал мне: «Что ж с тобой делать? Матросом ты не годишься, да и
мест нет. Но я всегда стараюсь помочь тем, кто хочет плавать. Пойдешь буфетчиком?» «Кем
угодно пойду». «Только помни, говорит он, буфетчиком работать нелегко и не очень
интересно. Надо убирать каюты, кают-компанию, подавать на стол администрации, мыть посуду
и тому подобное. Работы много Ладно, сейчас напишу записку Эрнесту Ивановичу
Фрейману». Оказывается, Лухманов уже не капитан «Товарища». Он начальник техникума.
Завтра иду на судно. Вот такие дела.
Я сидел подавленный грандиозностью новости. Пакидьянц уходит в плавание на «Товарище», а
я остаюсь в Ленинграде. Я так ему завидовал, что потерял дар речи.
Что ты молчишь? опять заорал Пакидьянц. Ухожу в плавание, в Южную Америку!
Понимаешь ты это? Тра-ля-ля! Он не мог сдержать своего восторга.
Буфетчиком не то, протянул я, желая хоть чем-нибудь омрачить его радость. Не морская
специальность. Подай, принеси, помой Вроде холуем будешь
Но мои слова на него никак не подействовали.
Черт с ним! Хоть кем угодно. Но ведь на «Товарище» пойду в плавание. А там, может быть, и
в матросы переведут. Заболеет кто-нибудь или уйдет. Буду присматриваться, снасти изучать.
Неважно, что буфетчиком. Здорово, верно?
Вообще-то
здорово, конечно, невесело согласился я. А ты не можешь попросить
Лухманова, чтобы и меня взяли, а?
Мест больше нет, Юрка. Но если что-нибудь освободится, я обязательно попрошу, горячо
пообещал Пакидьянц. Он так хотел утешить меня и был таким счастливым, что мог обещать что
угодно. Ему все казалось простым и выполнимым.
Пакидьянц начал работать на «Товарище». Дня через три я пришел к нему в гости. Он с
гордостью показывал мне судно, свою маленькую каюту, буфет, кают-компанию, познакомил с
несколькими кадровыми матросами, со старпомом Константином Федоровичем Саенко.
Теперь я часто приходил к Пакидьянцу после работы. И завидовал. Сидел, смотрел, как он моет
стаканы и тарелки, на его белую курточку буфетчика и думал, что я тоже мог бы это делать,
если бы знал Лухманова и на «Товарище» было бы место Нет, так дальше продолжаться не
может. Надо что-то предпринимать.
В один из моих приходов на «Товарищ» взволнованный Пакидьянц завел меня к себе в каюту.
Освобождается место хлебопека. Федька Баранов уходит. Ты как?
Хлебопека? Конечно, давай, обрадовался я.
В своей жизни я не выпек ни одного хлеба, но желание попасть на «Товарищ» помутило мой
разум. Наверное, в тот момент я согласился бы принять любую должность.
Давай, без всякого энтузиазма промямлил Пакидьянц. Он был уверен, что я откажусь.
А справишься? Ведь надо печь на сто семьдесят человек.
Эта цифра меня отрезвила. Сто семьдесят человек! Я подумал и отказался.
Нет, не справлюсь. Отпадает. И тебя подведу, и старпома. Выгонят с треском.
Пакидьянц облегченно вздохнул.
Не говори. Хлеб:то надо уметь печь., А я вот хочу тебя попросить. Может, позволишь Федьке
Баранову пожить у тебя месячишко, пока он на другое судно попадет.
Пусть поживет, если мать разрешит.
Мама позволила, хотя и не очень обрадовалась. Пакидьянц познакомил меня с молодым
прыщавым парнем.
Дэн Баранов, представился он. Так я к тебе чемоданчик заброшу? Давай адресок,
кореш.
В первый же вечер, когда мы улеглись спать я на железную, узенькую, приютскую кровать,
Федька, как гость, на «тахту» продавленный пружинный матрас, он начал «травить»:
В Гамбурге был? Нет? Жаль. Чудачки там мировые, я тебе скажу. Была у меня одна из «Блау
Грот». Эльза. Красавица. Немного не отстал от коробки из-за нее. Никак не отвязаться. Женись
да женись. И был бы я хозяин бара.
Он взглянул на меня. Какое, мол, впечатление? Я слушал его с открытым ртом. И Федька
понес Он все время упоминал названия гамбургских ресторанов «Альказар», «Трихтер»,
«Чайна», красавицы не давали Федьке проходу, он один справлялся с десятком вооруженных
английских матросов, татуировщик в Гулле собирался выколоть у него на спине
многокрасочную картину «Парусник на закате», да капитан не разрешил: долго колоть, трое
суток, а пароход из-за этого не задержишь. Врал он вдохновенно, а вот писал неграмотно. Видел
я его послание к приятелю в Херсон: «Привет из Ленинграда. Живу нечего у одного кореша.
Мине скоро пошлют на коробку» Дальше в таком же духе. Модником Федька был страшным.
Носил коричнево-красный костюм, синий буртоновский макинтош, серую шляпу и
лакированные туфли. Кроме того, он имел разные заграничные штучки расческу в виде
дамской ножки, зажигалку с головкой девушки, бумажник с тисненным на нем парусником. Мне
очень хотелось иметь такие же.
Каждый день Дэн ходил в пароходство отмечаться в резерв, где он стоял на учете. Ждал, когда
его пошлют на пароход. Хлебопеком он оказался никудышным, хотя говорил, что может печь не
только хлеб.
Однажды он пообещал нам с мамой сделать пончики. Накупил продуктов, надел белый