Николай Степанович сделал шаг к капитану, готовясь задать вопрос, но в тот же момент Сомов повернулся к Знаменскому:
А вы что торчите на мостике? Вы разве не знаете, что на мостике торчать посторонним незачем?
Лицо Сомова выражало угрозу, глаза смотрели злобно, кисти сжались в кулаки. Знаменскому стало ясно, что разговаривать в эту минуту с Сомовым бесполезно и даже опасно. Что касается кулаков, то Николай Степанович мог такому Сомову дать сто очков вперед, но не решать же разногласия кулаками
Знаменский пожал плечами и молча сошел с мостика. «Псих, что ли?» подумал Николай Степанович о капитане и остановился перед кочегаром. Тот яростно драил щеткой стенку надстройки.
Ваша фамилия Васильев, если я не путаю?
Васильев, товарищ помполит.
Объясните, пожалуйста, чем вы так разозлили капитана? Я, признаться, ничего не понял, сплошная специальная терминология
Разозлил? Вы думаете, он разозлился? Не-ет, мы тоже раньше думали, что он злится, когда шумит. А он нет, он когда злится на самом деле, даже уборщице говорит «вы» и спокоен на удивление. А расшумелся он правильно. Надстройку вчера только покрасили, а сегодня на палубу вылезает кочегар в грязной робе и прислоняется. Не дело. Краска-то едва стала. Видите, как я измазал переборку
Николай Степанович непонятно хмыкнул.
Н-да, а я, признаться, без переводчика и не сообразил бы, сказал он вслух то, о чем ему следовало только подумать.
Ну, поплаваете с нами научитесь и понимать. Это не так трудно. Пропускайте мимо ушей смысловые помехи, а деловые слова сами собой складываются в предложение. Васильев улыбнулся. Делов-то
Знаменский прошел к себе в каюту, сел и задумался. Он испытывал крайнее изумление, может быть, растерянность. Во всяком случае, он был далек от желания рассмеяться или почувствовать серьезную обиду от сомовского наскока. Чувство, которое им овладело, скорее напоминало неловкость, стыд, озадаченность. Ему было неудобно за капитана. Неудобно перед моряками «Оки», перед боцманом, перед этим Васильевым, перед стармехом, перед самим собой. В жизни Николаю Степановичу приходилось иметь дело с характерами сложными, со странными взглядами, с бешеными темпераментами. Он знал, что в одном и том же человеке могут сочетаться и уживаться два совершенно противоположных начала, толкающих его от добра к злу. Он видел, как огрубевшие хулиганы проявляли трогательную чуткость и своеобразное благородство, а трусы невероятное, казалось бы, мужество. Все эти перерождения при глубоком анализе всегда находили простое объяснение.
Но чем же можно объяснить вспышку показного вульгарного гнева со стороны опытного, безусловно умного и, казалось бы, культурного человека? Желанием продемонстрировать неограниченность капитанской власти? расстройством нервной системы? подражанием кому-то другому, кто когда-то был избран Сомовым как идеал человека и капитана?
«Все это непонятно и странно. Во всем этом нужно разобраться», думал Николай Степанович, но с какого конца разбираться это ему совсем не было ясно. Он решил откровенно поговорить с Сомовым, откровенно и начистоту, даже рискуя вконец испортить с ним личные отношения. Ведь это же так ясно, так просто, так естественно: крик, грубость, нецензурщина роняют прежде всего его человеческое, да и командирское достоинство Право же, в наше время дико такое видеть и слышать. Только что перед тобой стоял на мостике капитан, дорогостоящий специалист, умный собеседник. Минута и капитан трансформируется в хмельного купчишку. Готового топтать людей и бить наотмашь. Дикарь с нашивками, да и только. Какой он к черту капитан, если по-человечески не может говорить с людьми? В морском деле Знаменский, конечно, профан. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять всю дикость происшедшего. Понять и категорически опротестовать.
Знаменский, продумав детали предстоящего неприятного разговора, решительно встал, чтобы отправиться к капитану, но в этот момент заревел судовой гудок.
Николай Степанович выглянул в иллюминатор. Крупные хлопья снега лениво кружились в туманном воздухе. На мостике коротко звякнул телеграф. Вибрация корпуса стала еле уловимой: судно сбавило ход.
Остаток дня и вся ночь были разорваны на двухминутные интервалы: две минуты тишины, пять секунд оглушительного рева и снова две минуты молчания. Иногда за снежной пеленой слышался отдаленный вой сирен. Где-то неподалеку проходили невидимые суда, проносившие с собой угрозу столкновений и катастроф Казалось, в самом воздухе появилось напряжение. То особое напряжение, какое бывает на любом судне при плавании в тумане. Будто идешь с завязанными глазами по краю обрыва Не надо быть моряком-профессионалом, чтоб почувствовать это напряжение. Разумеется, Николаю Степановичу пришлось отложить разговор с капитаном.
6
В один из таких интервалов между двумя снежными зарядами Николай Степанович пробегал по ботдеку из радиорубки в свою каюту.
Помполит, добрый день! раздался голос с ходового мостика.
Сомов стоял на том месте, с которого сутки назад он начал угрожающее наступление на Знаменского. В голосе Сомова не было ни раскаяния, ни заискивания, вполне добрый голос капитана, довольного морем, погодой и благополучным плаванием. Или он забыл, что произошло, или считает все это в порядке вещей.