А, понимаю! Категорически возражает?
Да то есть нет пока не возражает. Я, это самое, не говорил ей ещё. но боюсь, понимаете. Моя Люба, это самое, коренная ленинградка. И до того, понимаете, она влюблена в свой город, что, право, боязно и разговор затевать. Она, бывало, стоим, скажем, на берегу Невы или в Петергофе гуляем, только одно и твердит: «В Ленинграде родилась, в Ленинграде и умру». Вот видите, какое дело.
Да вы с ней потолкуйте, Фёдор Павлович!
Да уж больно, это самое, вопрос-то деликатный А я, Сергей Васильевич, хотел вас попросить
О чём именно, Фёдор Павлович?
Да вот, это самое, потолковать с ней. Вызовите её и и потолкуйте.
Да вроде неудобно как-то, тем более, что она беспартийная
Ничего, что беспартийная! Моя Люба вообще-то ничего, хорошая женщина. И, конечно, и сам потолкую, но сначала вас прошу, очень прошу, Сергей Васильевич Вот какую он мне задачу задал, понимаете?
Но вы её сегодня вызывали?
В том-то и дело, что не вызывал.
Однако вы же мне сказали, что это именно жена Шувалова была тут передо мной.
Точно. Его жена, Любовь Степановна Шувалова. Только приходила она не по вызову, а по собственной инициативе.
Да? Интересно! Значит
Значит, пришла и говорит: «Простите меня, но я хочу с вами посоветоваться по очень деликатному вопросу. Мой муж, Федор Павлович, в последние дни всё время только и говорит об МТС, о колхозах. Я-то понимаю, что у него на уме: он ведь сам в деревне родился и вырос и чувствует обстановку
А что, Любовь Степановна, осторожно приступил я к разведке, вот возьмет да и махнёт ваш Фёдор Павлович в деревню. А?
Она испуганно вскинула брови и замахала рукой:
Что вы, что вы! Да вы не представляете, как он привык к Ленинграду!
В таком случае что же вас беспокоит, Любовь Степановна?
Как что беспокоит? Он беспокоит, Федор Павлович беспокоит. Вижу, мучается же человек, ну вот я и пришла к вам, может, вызовете его.
Зачем?
Ну, как секретарь партийный, и подскажете ему, вас-то он послушает.
Что я должен ему подсказать, Любовь Степановна?
Да как что? Ну, заявление чтобы подал, в МТС попросился работать. Он у меня, знаете, несмелый и на геройство неспособный, а вас послушается. Я ведь чувствую: душа-то у него болит.
Тут я, понимаете, не выдержал и от души расхохотался:
Родная, дорогая
Любовь Степановна, да что же вы сами-то не подскажете?
Что же тут смешного, Сергей Васильевич? Да разве он послушает меня! Уж больно он, говорю, привык-то к нашему Ленинграду. Стоим, бывало, на берегу Невы или в Петергофе гуляем, всё одно твердит: «Хоть и родился я в деревне, а так мне Питер полюбился, что ни за какие коврижки из него не уеду, умирать тут буду»
Ну-с, я, конечно, рассказал ей про актив, про то, как приходил ко мне Фёдор Павлович и просил меня вызвать свою супругу и потолковать с ней по «деликатному» вопросу. Посмеялись мы с Любовью Степановной и расстались друзьями. Чай пить приглашала. И пойду, обязательно пойду чай пить. И дам же я ему взбучку!
Кому, Сергей Васильевич?
Как кому? Фёдору Павловичу Шувалову.
За что же?
А за то, что жену свою плохо знает.
* * *
Ну, а как чувствует себя ваш активист Селезнев?
Что? Селезнев? Не знаю. Не видел. С того самого собрания не видел. Раньше, бывало, три раза заходил ко мне, а тут как в воду канул М-да. По совести говоря, очень часто мы не знаем как следует своих людей. Работаем вместе, видимся каждый день, живём бок о бок, а на поверку получается деликатный вопрос.
МОСКОВСКИЙ ХАРАКТЕР
Благодаря отражению света становятся видимыми незамосветящиеся тела. (Из учебника физики)
Машенька! Машенька!
Соня?!
Спустись обратно, я внизу подожду.
Хорошо!
Так декабрьским днём 1950 года на эскалаторе московского метро произошла встреча подруг детства Маши Селезнёвой и Сони Волжинской.
Обе они когда-то учились в десятилетке в городе Рязани и сидели на одной парте. Потом Маша уехала в Москву в институт, а Соня вышла замуж и осталась в Рязани. Давно это было!..
Маша была уже не Маша, а Мария Фёдоровна, и не Селезнёва, а Волошина. Софья Николаевна Волжинская как была, так и осталась Волжинской.
Стану я менять свою замечательную фамилию на какую-то Сиволапову! С ума сойти! заявила она в загсе и оставила себе девичью фамилию,
Мария Фёдоровна, брюнетка с правильными, но на первый взгляд несколько строговатыми чертами лица, была одета в чёрное пальто со скромным каракулевым воротником. На голове у неё была маленькая каракулевая же шапочка, из-под которой сбоку выбился заметно седеющий локон. Словом, женщина, каких много.
Софья Николаевна являла собой полный контраст. Голубоглазая блондинка, в котиковом манто, с двумя чернобурыми лисами на шее, в зелёной шляпе, украшенной какими-то не то хвостами, не то пушистыми перьями, выделялась своей яркостью. На её довольно красивом лице лежала печать самонадеянности и довольства. «Смотрите, говорило это лицо, как я хороша, как хорошо живу!..»
Мария Фёдоровна прямо с эскалатора очутилась в объятиях подруги.
Машенька, да ты ли это? Верить не хочется!
Как видишь.
С ума сойти! Ведь пятнадцать лет прошло!