Точно. А теперь будь добр... Что там? заметил я небольшое свечение во рту покойного. Это то, о чём я думаю?
Да, кивнул Волдо, недобро ощерившись. Его душа.
Глава 3
огонёк поднялся и завис над мёртвым лицом. Крохотный, не больше фасолины. Но такой... манящий. Я машинально потянул к нему руку и почуял, как пальцы закололо, будто электричеством.
Не бойтесь, прошептал присевший рядом Волдо, точно так же пялящийся на огонёк и с силой прижимающий собственные руки к груди. Берите её. Скорей же.
И я взял.
Сложно описать словами то, что произошло дальше. Если бы забористая наркота имела моментальный эффект, то это можно было бы сравнить с приходом. Моя голова в один миг заполнилась образами, звуками и даже запахами, которых я не знал, не помнил... чужими. Они проносились в мутном мареве, выскакивая на мгновение и вновь утопая в этом безумном киселе из воспоминаний, переживаний, чувств. И это было чертовски стрёмно. Это было сродни... Изнасилованию. Мой внутренний мир только что подвергся агрессивному вторжению, грубому и болезненному. Мне буквально выебли мозг.
Ух, бля... нащупал я левой рукой пол, а правой подобрал текущие по подбородку слюни. Ух, сука, нахуй.
Вы как? задал совсем неуместный вопрос Волдо.
Как? огляделся я и вздрогнул, встретившись взглядом с мёртвыми глазами Олафа.
Да, этого верзилу звали Олаф, и он не забыл своё имя. Он много чего помнил. Или это помнил я? Вся эта кровавая каша в моей черепной коробке чья она?
Твой отчим... попытался я взять себя в руки, для верности обхватив ими собственную голову.
Что?
Он воевал?
Да, служил в пехотном полку на границе с Салансой. Говорил, ему приходилось сражаться. Вы видите это?
Я не знаю, что вижу. Не понимаю. Дьявол, попытался я встать, но непослушные ноги понесли меня к стене, по которой я сполз обратно на пятую точку.
Это пройдёт, заверил Волдо участливо. Вы совладаете с его мыслями.
Как долго такое может продолжаться?
По-разному. Я оклемался за неделю.
Ты тоже...?
Да, кивнул Волдо и вздохнул, будто бы с облегчением. Однажды. Почти каждый в Оше хоть раз поглощал душу. Чаще всего сырую.
Кто-то из близких?
Моя мать. Она была смертельно больна. Здесь на такое закрывают глаза, коли сделать вид, что подобного никогда не происходило. Если тело будет долго умирать, душа истощится.
Ну да. Чего добру пропадать.
Она сама попросила прекратить её муки.
Не оправдывайся, поднялся я, наконец, на ноги. Твоя мать твоё дело. Лучше скажи, что с моим лицом, поднёс я руки к своей залитой кровью физиономии, но ощупать не решился.
Сложно сказать, подошёл Волдо ближе и присмотрелся. Похоже... Да, рана исчезла. Сработало.
Сработало... донёс я таки пальцы до скулы и нащупал лишь привычную покрытую щетиной кожу. Жрать хочу.
Уверен, я хотел сказать не это. В голове крутилось множество вопросов, но все они вдруг вылетели вон, гонимые одной единственной мыслью жрать. Голод был настолько сильным, что я начал облизывать свои окровавленные пальцы, обсасывать их, пока мой взгляд не упал на труп. Никогда человечина не числилась среди моих гастрономических предпочтений, и воспринималась только как вынужденная альтернатива нормальной еде, но сейчас... О-о... Сейчас я смотрел на тушу Олафа, будто это была громадная пышущая жаром индейка, по чьей румяной запечённой коже катились янтарные капли жира, и щедро насыпанные специи пленяли свои пряным ароматом. Помню, как склонился над его рожей, готовый впиться зубами в мясистый нос. Но этому помешала возникшая у меня перед глазами колбаса. Кровяная, кажется. Волдо вовремя подсуетился. Странный парень. Зачем ему это тратить колбасу когда можно поразвлечься, наблюдая за пожиранием отчима? Я умял круг, не останавливаясь даже для того, чтобы отдышаться. И всё же немного обкусал нос.
Хороший аппетит, сыронизировал Волдо.
Так должно быть? обтёр я губы и рыгнул.
Душа восстанавливает тело, но телу помимо энергии нужны строительные материалы.
А если бы мне потребовалось не дыру в роже залатать, а, скажем, ногу отрастить? Дело банально в массе?
Пока я задавал вопрос, в мозгу неведомо откуда сформировался крайне развёрнутый ответ. Передо мной возникло поле боя. Не привычное с воронками взрывов и фонтанчиками земли, поднимаемыми зарывающимся в грязь свинцом нет. Это было поле плоти. Вязкая жижа шевелилась, будто колония насекомых под гнилой колодой. Тела человеческие и не только ползали в осклизлом месиве, пытаясь рубить и колоть друг друга. Они скользили, падали, снова старались подняться. Это был крепостной двор. Силы защищавшихся и атаковавших, похоже, достигли равновесия. Дерево, металл и мясо всё гуще и гуще замешивались в этом адском котле. Кто-то был мёртв, кто-то едва шевелился,
цепляясь за жизнь из последних сил, а кто-то забирал чужую жизнь себе. Израненные, залитые своей и чужой кровью солдаты поглощали души прямо в бою. А вместе с душой приходил голод. Я видел, как лишившийся руки мечник, поглотив душу менее удачливого товарища, вцепился зубами тому в горло. Он жрал ещё тёплую истекающую кровью плоть, не обращая внимания на творящийся вокруг ад, и его рука... Она росла, чёрт бы её подрал. Она росла прямо на глазах. Рассечённые кости удлинялись, обрастали жилами, сосудами, мускулами и кожей. На фоне чёрно-красного месива эта новая рука была ослепительно белой, идеально чистой. И она была не одинока. Конечности, куски лиц, шматы мяса, отделённые от живых ещё тел, нарастали заново, стоило потерявшим их бойцам отыскать в этой жуткой вакханалии душу и закусить её себе подобным. Я много чего повидал, но этот пир впечатлил даже меня.