Юрий Николаевич выслушал студента, в раздумье почесал затылок, а потом со словами: «Ну, и бог с ним», отправился в ординаторскую пить чай. Мало ли на свете чудаков, мог бы все узнать и у стажера.
«А у Гоглидзе тоже, пожалуй, не получится перехватить рассуждал Кирилов, лежа на жестком медицинском лежаке. Что-то он говорил про покупку машины В общем, крути-не крути, а придется с утра идти в букинистический»
2. РОЗЫГРЫШ?
«Что-то в моей жизни не так, мысленно повторял он, поднимаясь на четвертый этаж по истертым посередине ступеням. И где случился поворот в судьбе? Где ошибка?» продолжал он, отпирая старинную тяжелую дверь отцовской квартиры.
В тридцать семь, несмотря на некоторую, еще едва заметную, грузность фигуры, он отличался легкой походкой, отменным здоровьем и относительно бодрым расположением духа. Чего греха таить он не отказывал себе ни в чем, но старался знать меру. Мог и выпить в компании друзей, но всегда не только сам добирался домой, а и выглядел так, что никто не мог заметить ничего предосудительного в его облике. И все же, несмотря на видимое благополучие, причины недовольства собой у Кирилова имелись. Разменивая четвертый десяток, он вдруг понял, что жил не так, как другие. У него не было сверкающей лаком машины (пусть хотя бы «ушастый» запорожец так и того нет), не было утопающей в зелени дачи, да и мало ли чего иного, что имели люди в его возрасте. Весь же его «багаж» состоял из оставленной им жены со взрослой дочерью да старой отцовской квартиры, единственным богатством которой служили книги, тщательно собираемые и любимые уже несколькими поколениями Кириловых. Отец, опираясь на большие армейские заслуги, выхлопотал себе престижный санаторий и ежегодно по три-четыре месяца проводил там. А Кирилов-младший (если допустимо так называть человека его возраста), кроме работы, знал практически только дом,
несколько магазинов поблизости, кинотеатр, расположенный в пятнадцати минутах ходьбы, да десяток институтских друзей, которые всегда в разъездах и командировках. Вот так и получилось, вольно или нет, что превратился он в книгочея, благо времени хоть отбавляй сутки дежурства, трое отдыха.
С заветной книжкой, что таскал в портфеле, Кирилов пока не расстался. Дома он положил в портфель трехтомник «Истории русской словесности». У букинистического Кирилов сразу же взяли в оборот перекупщики. Особенно дерзок и нахален был плохо выбритый дылда с толстенной, плотно набитой сумкой с затейливой надписью «Париж». Углядев один лишь корешок мелькнувшей в портфеле кириловской книги, долговязый сразу же разругался со своими «коллегами» и, вволю пособачившись с ними, поволок ничего не понимающего «клиента» в скверик, к памятнику героям Плевны. Пока Кирилов оглядывал место, по его мнению, совсем не подходящее для такого рода сделки подумать только в каких-нибудь ста метрах от памятника начинали громоздиться тесно приклеившиеся одно к другому здания ЦК, перекупщик извлек из кармана хрустящую пачку свежеотпечатанных и еще перевязанных красной банковской лентой десяток и шустро отсчитал семь банкнот.
Кирилов еще крепче сжал свой портфель и глядел в сторону Старой площади.
Да ты, мужик, не дрейфь, громко сказал перекупщик. Они в эту сторону не глядят. Я уж столько здесь купил-продал, не счесть. Ты что ль первый, он засмеялся. Чего там у тебя блескнуло, вроде петербургского издания записок ее императорского Екатерина не ошибаюсь?
Можно было только удивляться его чутью за какую-то секунду все разглядел, но Кирилов этому почему-то не удивился. Может оттого, что больше всего на свете боялся быть «застуканным с поличным». Но до сего момента он еще никогда не совершал ничего предосудительного.
Доставай товар! напористо предложил перекупщик. Тут семь дензнаков, встряхнул он купюрами. Извини неконвертируемые
Кирилов посмотрел на грязноватые руки мужчины, на «траур» под нестриженными ногтями, вспомнил бережность, с которой он брал книгу, перелистал страницы. В груди что-то захолодилось, и он с невесть откуда взявшимся облегчением, созревшим вместе с решением, отказался от продажи.
Да ты что? изумился мужчина. Думаешь, мало? Ей бо, хорошую цену даю она по каталогу на пятьдесят тянет.
Кирилов знал, что собеседник врет книга стоила гораздо дороже, но не хотел продавать ее совсем по другой причине: ему стало вдруг жаль расставаться с ней, как с другом.
Нет. Я передумал! решительно замотал головой Юрий Николаевич.
Кудлатый и плохо выбритый дылда пронзил врача колючим взглядом, в раздражении бросил деньги в распахнутый зев своей сумки и, ни слова не говоря, ринулся назад к магазину. Кирилов секунду-другую рассматривал смачный густой плевок на своем ботинке, хотел было догнать хама и поговорить с ним по-мужски, но медленно вытер носок ботинка о траву и пошел к дому.
Поднявшись из кресла, Кирилов прошлепал стоптанными тапочками по паркету, потемневшему от времени и многократных натирок. Когда-то его терла домработница (было, было и такое время), потом поочередно мать и отец, потом он сам, затем помогала жена, пришло время чуть-чуть помазать в танце ногой дочке, теперь он снова трет паркет один и уже, наверно, так будет всегда.