Мировую революцию! запальчиво выкрикнул Голубь и, смутившись своей неожиданной горячности, уже спокойнее проговорил: Вам-то неужели это надо объяснять?
Не надо. Сядь.
Васильев достал папиросы.
Ты газеты читаешь? Знаешь, что в Польше творится? А сколько сот коммунистов казнено после взрыва Софийского собора? О майском процессе над румынскими коммунистами что-нибудь слышал? А постановление ЦК о дискуссии, навязанной Троцким, тебе ни о чем не говорит?
Васильев зажал зубами папиросу, прикурил и продолжал, как диктант читал:
Мировая революция не кинематограф: взял билеты и пошел смотреть фильм. Совершать ее, значит хорошо делать свое дело. Мы боремся с преступностью. Кстати, хреново боремся. Жернявский-то верно подметил: лозунги из нас так и лезут. А насчет того, что я отпустил его, так за что его задерживать?
Но ведь у него любовница живет в том доме, где Шпилькин останавливался! Серова!
Ну, спасибо тебе, поклонился Васильев Голубю. Вот обрадовал! Почему же, черт возьми, раньше-то молчал?
Мы отрабатывали ее. Никаких стоящих связей, сама дура.
Васильев посопел.
По-твоему, Жернявский нестоящая связь?
Но я же только сегодня из вашего разговора узнал, что он знаком со Шпилькиным.
Основа сыскной работы информация. Твоя роль в организации этой работы, между прочим, заключается еще и в том, чтобы отделять мух от котлет, перспективную информацию от бесперспективной.
Мои люди тоже не знали связей Шпилькина, они просто отрабатывали его. Я согласен с тем, что Жернявский гусь. Но ты слышал, как он говорит? Весь на виду, а не ухватишь. Чем ты его расколешь? Ведь не за что уцепиться, фактов нет. А тут еще Масленникова твоя...
Голубь недоуменно посмотрел на Васильева. Тот прошелся по кабинету.
Несколько дней назад при облаве задержали тифозного блатного. Случайно. Щипач. Пименов. Сидел у нас вместе с Парикмахером перед тем, как того перевели в тюрьму. Так вот, когда Пименов умер, при нем нашли записочку. Адресована в Красноярск, Сокольская площадь, дом два. Васильев остановился перед Голубем и, выдержав паузу, произнес тихо: Масленниковой.
Голубь опустил голову.
В записочке, продолжал Васильев, Шпилькин пишет: «Передай своему: второй кусок цел, место знает Приказчик. Лию не трогайте». Понял?
Приказчик Жернявский? спросил Голубь.
А вот это я хотел у тебя узнать, ядовито произнес Васильев. Для этого предупреждал: отработай каждого! А что ты мне даешь? «Брагину в Ачинске делать нечего. Масленникова под Ачинском жила»? Ну? Сокольская площадь это Ачинск?
Голубь тихонько кашлянул.
Я думаю повторный обыск сделать. У дочки Парикмахера.
Где? Огород вскопаешь? Или крышу разберешь? А может, Жернявского попросишь помочь? Для пользы мировой революции? Васильев поднялся, поправил ремень и подошел к нему. Неожиданно улыбнулся: Думай, думай, голова, картуз куплю.
Голубь нерешительно взглянул на него.
Арсений Петрович, а что, если записочке... ход дать?
Эк тебя дергает в разные стороны. Какой ход?
Шпилькин боится, что его заподозрят в присвоении второго «куска», поэтому честно уведомляет Брагина: я свое дело сделал. Дальше. Мы даем записке ход. Масленникова связывается с Жернявским. Так мы выходим на Брагина.
Неплохо, одобрил Васильев. Только не забудь вот что: нужно без шума переговорить с любовницей Жернявского. Если Серова действительно дура еще и лучше: ничего не поймет. Цель: информация о связи Жернявского со Шпилькиным во время его приездов. Но, повторяю: без шума!
Сделаю, кивнул Голубь. Я это Коновалову поручу. Он на женщин убийственное впечатление производит.
Ну всё? Васильев подумал и повторил: Всё. Хочу надеяться, что клубок этот ты размотаешь. Работай осторожно, но быстро. И учти: человек предполагает, а бог располагает. Вы с Брагиным сейчас вслепую идете. Умей маневрировать, если столкнешься с неожиданностью. Я тебе мало чем помогу. И так работы невпроворот. В Уяре начмиля Гигуля убили. У нас, в Красноярске, Пеляев с дружками братьев Яковлевых среди бела дня зарезал. А разбой в Березовке так и висит пока. Где остальные деньги, кто такой Лабзев, что собою представляет на самом деле Жернявский, какова роль Брагина шибко я надеюсь, что ты кое-какие из этих вопросов должен прояснить. Ну, бывай. Обо всем сразу докладывай мне. Лично.
Удавлю, сука! Ремней из спины нарежу и удавлю на этих ремнях. Поняла?
Катерина сглотнула комок в горле и часто закивала головой. Ноги едва держали ее.
Здесь, в Ачинске, вздохнула свободнее. В уголовке, вопреки предсказаниям Брагина, никто не грозил ей, не бил. Невысокий, нерусского вида парнишка, пощипывая мягкие темные усики, записал ее рассказ, потом куда-то звонил, просил устроить ее на работу... Катерина даже усмехнулась: надо же, такую фамилию иметь Голубь. И потом с каждым днем все больше крепла мысль: пойти к нему, к Голубю этому, попросить, чтобы помог избавиться от Брагина. Она представляла, как он, теребя свои мальчишеские усики, слушает ее, потом звонит куда-то... Но когда однажды ночью за воротами послышалось тихое ржание лошади, а потом воровской стук в окно, опять знакомо и тягостно сдавило грудь страхом. Однако Брагин в этот раз не бил, не изгалялся. Спокойно и серьезно выслушал ее отчет о встрече с Голубем, задумался. Похлопал по плечу: молодец, Катерина! Объяснил, с кем и как в случае чего связаться, чтобы передать срочные вести. Оставил денег, и только на вырвавшийся