Я знаю, что делаю, тетя, пробормотала Вивиан, стараясь казаться уверенной, но ее голос предательски дрогнул.
Нет, ты не знаешь! Ты слепа в своей гордости и упрямстве. Ты думаешь, что можешь изменить мир, но мир, в конце концов, изменит тебя!
Вивиан почувствовала, как ее плечи опускаются. Тетушка Агата всегда умела находить самые болезненные точки, проникая сквозь броню ее независимости и самоуверенности.
Девушка сделала шаг назад.
Доброй ночи, тетя.
Она развернулась и направилась в вестибюль, стремясь прекратить этот разговор, пока он не зашел слишком далеко. Ее рука скользнула по резной перильной стойке из красного
дерева той самой, что отец привез из Индии за год до трагического пожара, унесшего его жизнь. Прикосновение к гладкой, отполированной поверхности дерева отозвалось в ее сердце острой болью.
Голос Агаты, холодный и пронизывающий, словно ледяной ветер с Чарльз-Ривер, настиг ее на лестнице.
Однажды ты поймешь, Вивиан она сделала небольшую паузу, наполненную мерным тиканьем старинных часов с маятником в виде якоря, что даже самое жгучее любопытство не стоит того, чтобы рисковать своей репутацией.
Агата снова замолчала, словно взвешивая каждое слово, и когда заговорила вновь, в ее интонации уже не было привычной строгости лишь уставшая нота, хрупкий треск, напоминающий звук разбивающейся фарфоровой чашки, упавшей на дорогой персидский ковер.
Чтобы выжить в этом мире, Вивиан, одного женского упрямства недостаточно. Твой отец голос Агаты дрогнул, в нем послышалась неприкрытая боль.
Но Вивиан уже бежала прочь, вверх по лестнице, словно спасаясь от преследования, оставляя тетушку в сумрачном свете умирающего огня. Когда ее тень растворилась в полумраке второго этажа, Агата устало откинулась на спинку кресла и, прикрыв глаза, едва слышно прошептала:
Она вся в тебя Такая же своевольная и безрассудная.
Словно говорила тому, кого давно уже не было в этом доме, тому, кто оставил после себя лишь горькие воспоминания.
Через мгновение огонь в камине окончательно потух, оставив лишь слабые отблески на темных панелях стен. Агата протянула руку и погасила лампу. Комната погрузилась в полную темноту, и лишь угли в камине, словно раскаленные глаза прошлого, продолжали смотреть на нее, напоминая о том, что было потеряно навсегда.
Наверху, в комнате, где когда-то царила девичья нежность, а теперь лишь угадывались следы былой красоты в обоях цвета увядших пионов, Вивиан устало прислонилась спиной к массивной дубовой двери. Глубокий вдох наполнил ее легкие смесью запахов, каждый из которых хранил свою историю: успокаивающая лаванда из мешочка, спрятанного в ящике стола, терпкое дерево старинной мебели, и вездесущая пыль от бумаги, пропитавшая воздух библиотеки, расположенной этажом ниже. Блокнот в кожаной обложке, исписанный плотным почерком с заметками о «Розе и Лилии» с глухим стуком упал на поверхность мраморного туалетного столика, случайно задев изящный флакон духов «LHeure Bleue». Хрупкое стекло покачнулось, и комната на мгновение наполнилась горьковато-сладким ароматом ириса и ванили, напоминавшим о беззаботных днях.
Зеркало в резной раме из черного дерева, чудом уцелевшее, но треснувшее в ту страшную ночь пожара, раздробило ее отражение на осколки: здесь темные, болезненные синяки под глазами, свидетельство бессонных ночей и пережитого стресса, там упрямо поджатые губы, выдававшие ее решимость и несгибаемый характер, а в самом уголке, среди переливов тусклого света, поблескивал материнский медальон, висевший на тонкой серебряной цепочке. Металл был холодным от прикосновения ночного ветра, проникавшего сквозь щели в старой раме окна.
Вивиан медленно подошла к большому, почти в пол, окну, с трудом отодвинув тяжелую задвижку. Скрип петель разрезал тишину комнаты, и створки распахнулись, впустив в комнату резкий вой ночного ветра. Он трепал ее волосы, проникал под шерстяное платье, обдавая кожу неприятным холодом. Где-то вдали, за сложной мозаикой крыш домов с остроконечными фронтонами, маячили неровные огни доков. Мерцающие желтые пятна отражались в темной воде гавани. Крики чаек, мечущихся над портом.
Тишина комнаты, нарушаемая лишь тихим тиканьем часов на каминной полке, казалась обволакивающим бальзамом после духоты борделя и колких слов тети. Скинув платье цвета увядшего мха, все еще хранившее легкий аромат пудры и тревожное эхо шепота за портьерами, Вивиан подошла к письменному столу. Лампа, словно покорная луна в миниатюре, бросала мягкий свет на стопку чистой бумаги и перо, покорно ждущее ее руки.
Но мысли, словно непоседливые мотыльки, кружились вокруг событий вечера, не давая сосредоточиться на сухих фактах репортерского расследования. Слова тетушки, полные тревоги и упрека, еще звенели в ушах, тяжелым грузом ложась на плечи ответственности. И сквозь этот назойливый хор пробивался непрошеный образ таинственный джентльмен. Его властный профиль, резкие скулы, взгляд цвета бурбона, прожигающий насквозь, возникали в памяти с неотступной настойчивостью. Его голос, бархатный и насмешливый, звучал между строк невысказанных вопросов, оставляя послевкусие тайны и неразгаданной загадки.