Внук Филострата III по женской линии, живший во второй половине III века, он известен нам только своим произведением, тоже носящим название «Картины», в которых он рабски копирует приемы и манеру своего талантливого деда. Его работа имела мало успеха: она сохранилась для нас всего в двух рукописных списках. Но она интересна как свидетельство того, что литературный вид, введенный Филостратом III, продолжал существовать и быть ходовым литературным товаром.
Что же такое эти «Eikones» «Картины», которые пришлись так по душе будущим византийцам и которыми так охотно воспользовались христианские церковные витии в своих «Гомилиях» поучительных проповедях? Если эти картины по существу являются одной из форм показательных примеров красноречия progymnasmata, а по содержанию «описанием произведений живописи», как назвал внук работу своего деда, то прежде всего они говорят об оригинальности этой манеры: самые ранние теоретики таких риторических приемов красноречия, Феон и Гермоген, еще не указывают на «Картины» как на один из видов таких описаний. Это была новость, которую ввел Филострат илн по крайней мере оформил. И к этой работе он подошел не случайно, не как рядовой софист, бравшийся за любые темы: по его собственным словам, он четыре года провел «в дружбе» с Аристодемом из Карий, т. е. держал его в своем доме, изучая живопись и практически и теоретически. Таким образом он был вполне подготовлен к тому, чтобы стать одним из первых «критиков искусства» древности. Еслн Филострата II Ревилль остроумно сравнивает с Сент-Бёвом и «Жизнеописания софистов» с его .Causeries du lundi» литературными понедельниками, то и наш Филострат является, можно сказать, художественным фельетонистом той же марки. Тот же Ревилль говорит : «Картины» являются первым образчиком обзоров, появляющихся ежегодно в наших газетах и журналах по поводу художественных выставок... Софисты вели не только литературную хронику (как Филострат II). но являлись также критиками и в области искусства (как Филострат III). Без сомнения, они же вели и театральную хронику (как Филострат I)». Таким образом наш Филострат, чтобы продолжить сравнение Ревилля, является Сент-Виктором древности.
Кто же такой этот «софист» античности и какие требования мы можем предъявить к нему в отношении художественной критики?
Появление софистов, совпавшее с резкими политическими и экономическими сдвигами в Греции после Пелопоннесской войны, знаменовало собою появление новых запросов научного, политического и «морального» характера, было своего рода «революцией» тогдашнего миропонимания. Их позднейшие потомки I и II веков н. э. ставили себе более скромные задачи. Среди разлагающегося
общества Империи, где рукою предводителей преторианских банд был задавлен голос свободного волепроявления и требовался лишь хор «хвалителей» laudatores, где молчание считалось преступлением, они ставили себе целью сохранить прежние образцы науке и искусства, заинтересовать ими ослабевшие от пороков и тунеядства умы тогдашних вельмож. В некотором смысле они возрождали эту «античность античного мира», давая образцы для современной им науки и искусства. Но объективно они играли роль актеров, что характеризуется их любовью к мишурной пышности, к аплодисментам и восхищению толпы, их самомнением и мелочной завистью. К тому же они ничего не создавали, а только воплощали и истолковывали образы и мысли других. Высшим своим достоинством они считали говорить как Горгий илн Демосфен, писать как Ксенофонт или Платон.
Таков и наш Филострат. Один из буржуазных историков древнего искусства и литературы, Жорж Πерро (Perrot) так характеризует нашего автора: «Книга Филострата заслуживает знакомства с ней, являясь шедевром в том роде, к которому она принадлежит; ни один из софистов последних дней древнего мира, который пытался дать описание того или другого произведения искусства, описание блестящее и изысканное, не чувствовал так живо достоинств того оригинала, который он хотел представить мысленно перед глазами читатели, как Филострат; никто не может сравниться с ним по разнообразию подходов к произведению, с силой его воображения, одинаково счастливого и богатого» (Journ d. Sav, 1882, 656). Действительно, если высшей заслугой для софистов было говорить как Демосфен, Лисий или Платон, то в описании картин и произведений искусства надо было, по их убеждению, представить их такими, как они могли выйти из-под кисти Полигнота, Зевксиса, Паррасия, Апеллеса и других. Не создавая сам ничего нового, софист сохранял, подражал и приукрашивал старое ценное достояние культуры.
Этим мы переходим к основному вопросу о подлинности тех картин, которые описывал Филострат.
Если мы возьмем для сравнения с ним те описания произведений искусства, которые мы имеем у Лукиана, мы можем заметить крупную разницу. Сын мастера по изготовлению статуй, сам предназначенный к этой профессии и проведший несколько лет как ученик в практической работе, Лукиан сразу в своих описаниях дает почувствовать в себе практика. «Вольтер древности», Лукиан сумел сочетать остроумие крупного литератора и острый взгляд мастера, умеющего подметить и подчеркнуть какую-нибудь одну сторону, один особенно удачный прием художника. Не то Филострат: он излагает весь сюжет, останавливается на всех деталях. Это не практик, а теоретик искусства, который считает долгом восхищаться всей картиной. Иногда возникает сомнение, видел ли он из описанных им картин хоть одну в действительности, не является ли он сам и их истолкователем и их творцом. Этот вопрос разделил весь современный мир ученых и художников на два лагеря: один, как Вильгельм и Роберт, решительно отвергает подлинность этих картин, и на эту сторону склоняется также Перро с некоторыми оговорками, другие во главе с Гёте, такие, Как Бруни, Велькер, Буго, Бертран, признают их подлинность. Решить вопрос окончательно едва ли возможно. Если для описаний Лукиана мы можем точно указать и автора и самое описываемое произведение, то подставить под «Картины» Филострата реальные памятники искусства является делом более, чем трудным. Монументальная работа Брунна «Geschichte der griechischen Kiinstler» дает нам для этого мало материала, а работа Буго (Bougot. Une Galerie antique) показывает, с какими трудностями и натяжками сопряжено подобное предприятие. И тем не менее, читая филостратовы «Картины», ясно чувствуешь, как это чувствовал и Гёте, что эти картины были, быть может, не в одной галерее, быть может, не в одно время, но они были как возможности греческой живописи. Как прелестные танагрские терракоты были ходовым, ремесленным товаром древнего мира, так и картины Филострата говорят нам о ходовом искусстве эллинистического времени и императорского Рима. Быть может, они не были так «изумительно прекрасны», как их рисует на своем пышном языке и в своем воображении Филострат, но они были подобны тем, которые открыты в погребенных во времена Филострата Помпеях или в «Доме Ливии» в Риме. Описанные Филостратом произведения и сомнения в их существовании напоминают так называемый «Платоновский вопрос» о подлинности диалогов Платона. И точно так же как платоновские диалоги для нас незаменимый, во многих случаях единственный источник знания античной «сократовской» философии, так Филострат наш ценнейший источник по истории живописи позднейшего периода. Его описания природы в виде художественных