Вернемся, однако, к событиям 1798 г. Перебравшись через Апеннины, полномочный посол Французской республики сразу же обрел свое прежнее проконсульское величие. Разговаривая с представителями цизальпинского правительства, Фуше «поучающе» заметил: «Граждане директоры, возвысьте ваш дух наравне с событиями, не беспокойтесь о будущем. Прочность республик в порядке вещей. Победа и свобода покорят мир»{203}. В Милане Фуше установил тесную связь с главнокомандующим французскими войсками на территории республики генералом Брюном. Вместе с ним он занялся тем, что в своих мемуарах «изящно» обозначил как «замену отдельных лиц»{204} в правительстве суверенной Цизальпинской республики. Поясняя эту загадочную фразу, Фуше писал: «Цель («замены» отдельных лиц) состояла в том, чтобы передать власть в руки людей, обладающих большей энергией и твердостью, и приступить к эмансипации юной республики, чтобы она могла дать толчок (к эмансипации) всей Италии»{205}.
Этот «цизальпинский фрюктидор» прошел для его устроителей на редкость гладко. 20 октября 1798 г. «под протекцией французских войск и по предложению главнокомандующего (Брюна) 52
депутата (цизальпинского законодательного собрания) прислали свои просьбы об отставке и были заменены другими депутатами. В то же самое время три директора: Аделазио, Луози и Сопренси были приглашены подать в отставку и были заменены тремя другими директорами Гражданин Порро, ломбардский патриот был назначен министром полиции. Это второе издание переворота 18 фрюктидора, осуществленное с такой легкостью, было затем санкционировано первичными собраниями: тем самым, писал Фуше, мы выразили уважение принципу народного суверенитета, получив одобрение народа мерам, принятым ради его блага»{206}. Переворот, инициатором которого был Фуше, напоминал хорошо отрепетированный спектакль, где каждый участник великолепно знал свою роль. Единственным цизальпинским директором, нарушившим «сценарий», был проявивший строптивость Сопренси. Его пришлось выдворять из правительственной резиденции силой. Но в общем, с удовлетворением отмечал посол Французской республики, «мы преодолели все трудности без шума и насилия»{207}. «Служебное рвение» Фуше, однако, не встретило одобрения в Париже. Инструкции Директории своему посланнику совершенно ничего не говорили о «замене отдельных лиц» в правительстве дочерней республики. Таким образом, все совершившееся 20 октября в Милане было самодеятельностью Фуше. Декретом 25 октября Директория аннулировала перемены, происшедшие в цизальпинском правительстве, и отозвала генерала Брюна, заменив его Жубером. В Милан был направлен чрезвычайный комиссар Риво, передавший Фуше распоряжение Директории о выезде из Италии. Жозеф проигнорировал приказ собственного правительства и остался в Милане в качестве частного лица. Это, разумеется, менее всего было связано с его желанием продолжить борьбу за эмансипацию Италии, принятое решение объяснялось, по-видимому, опасением Фуше, что по возвращении на родину ему придется дать отчет о своем «революционном творчестве» 20 октября. Как и много раз до этого события, он решил переждать грозу, тем более, что с новым французским главнокомандующим у него сложились неплохие отношения.
Генерал Брюн
Экс-посол высоко оценил генерала Жубера. По его мнению, «он был, без сомнения, самым отважным, самым способным и самым уважаемым из всех лейтенантов Бонапарта»{208}.
78 декабря 1798 г., по распоряжению Директории, в Милане был совершен военный переворот. Фуше знал о перевороте, так как Жубер по-дружески заранее предупредил его об этом. И все же ему не удалось избежать острого беспокойства. Смертельно перепуганный Жозеф укрылся в деревенском домике близ Монза. Теперь для него гораздо опаснее было оставаться в Италии, нежели возвращаться в Париж, и, в то время как агенты Риво разыскивали его в Милане, Фуше находился уже на пути во Францию. В Париж он вернулся 9 января 1799 г. Неспокойное положение внутри страны, напряженная обстановка в международных делах, падение влияния недоброжелателей Жозефа директоров Ребеля и Мерлена все это позволило Фуше выйти сухим из воды. Правительству не до него, и миланская эпопея заканчивается для Фуше благополучно в Париже констатировали, что он возвратился из своей миссии в Цизальпинскую республику, и только{209}.
Последующие 5 месяцев он «трудился» под покровительством Барраса, считавшего его «своим человеком»{210}. Главный целью «трудов» было избавление
благодетеля от двух его коллег. К июню 1799 г. эта цель более чем достигнута: из 5 директоров прежнего состава правительства в нем остался один Баррас. В новую Директорию, кроме Барраса, вошли Сийес, Гойе, Роже-Дюко и Мулен.
В первых числах июля 1799 г. Фуше был назначен послом в Батавскую республику. О том, что новое назначение являлось платой за услуги, свидетельствует конкретная, хотя и несколько загадочная фраза мемуаров Фуше. «Это (назначение), писал он, представляло род возмещения, которое новая Директория должна была мне дать»{211}. На новом посту Фуше предстояло решить одну, но исключительно важную задачу укрепить оборону союзной Батавской республики. Для этого следовало уговорить осторожных батавцев передать свои войска под начало генерала Брюна. Фуше прибыл в Гаагу 11 июля, свел знакомство с голландским главнокомандующим Даэнделсом, через два дня вручил свои верительные грамоты, и уже 15 июля доложил Директории, что батавцы приняли его требования{212}. «Никогда миссия не приносила столь быстрого результата», писал по поводу голландской миссии Фуше Луи Мадлен{213}. По его мнению, этому успеху Фуше был обязан исключительно своему дару убеждать собеседников в правильности предлагаемых им решений. Разумеется, Фуше умел убеждать, но при этом нельзя забывать, что за ним был очень весомый «аргумент» в виде 14 армий Республики, созданных Лазаром Карно «Организатором Победы». Кстати, сам Фуше нисколько не обманывался на счет причин своего дипломатического триумфа в Гааге: «Я убедился, замечает он в мемуарах, что ни Оранская[33], ни английская партии никогда не будут влиять на судьбы страны (т. е. Батавской республики А. Е.) до тех пор, пока наши армии смогут защитить Голландию»{214}.