Лицо Генри стало чуть более сдержанным, почти закрытым. Он отложил поднос и тщательно вытер руки о белоснежное полотенце. Ох, этого, милая, я не знаю, он развел руками, и в его жесте была какая-то театральная беспомощность, слишком идеальная, чтобы быть правдой. Цифры, договоры, переговоры Всё это для меня тёмный лес. Я в этом ничего не понимаю.
Он подошел поближе и опустил голос, хотя кроме нас в огромном доме никого не было. Я же просто дворецкий. Мое дело следить за домом и за тем, чтобы господину Максиму и его гостям было комфортно. А в его дела я не вмешиваюсь. И советую тебе, детка, его взгляд стал на мгновение серьезным и предостерегающим, не слишком углубляться в эти вопросы. Мужчины не любят, когда женщины лезут в их дела. Особенно такие мужчины, как господин Максим.
Он мягко, но настойчиво взял меня за плечио и развернул в сторону гостиной. А теперь иди, отдохни. Посмотри телевизор. Почитай. В библиотеке есть замечательные книги. Не трать нервы на ерунду.
Он дал мне легкий, ободряющий толчок и снова повернулся к раковине, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
Я побрела в гостиную, как он и велел. Но его слова «особенно такие мужчины, как господин Максим» и тот странный, предостерегающий взгляд не давали мне покоя. Он знал. Конечно, он знал. Он просто никогда и ни за что не скажет.
И это молчание было страшнее любой правды. Оно оставляло простор для самого ужасного воображения. И мое воображение уже вовсю рисовало картины, от которых стыла кровь.
Я осталась одна в огромной, безмолвной гостиной. Паркет из темного дерева блестел, как поверхность черного озера. Я обняла себя за плечи, на мне был теплый халат, но внутри все застыло.
Кто же ты такой, Макс Бронский? проносилось в голове, ударяясь о стены сознания, как птица о стекло.
Бизнесмен. Это слово было таким пустым, таким ничего не значащим. Оно могло скрывать что угодно от торговли недвижимостью до чего-то темного, того, о чем так старательно умалчивал Генри, того, что сквозило в том страшном телефонном разговоре. Того красного отсвета в глазах, который, мне теперь казалось, я не придумала.
Он был сильным. Решительным. Жестким до жестокости, когда дело касалось его интересов. Он сломал мою жизнь одним махом, выдернул из привычного болота, как сорняк, и перенес в эту золотую теплицу. Почему?
И почему именно меня?
Я была никем. Серой мышью. Забитой пышкой, над которой смеялся собственный муж. У меня не было ни связей, ни состояния, ни выдающейся внешности. Что он мог во мне найти? Что он такого увидел?
Вспомнились его слова: «Я видел, какая ты на самом деле. Умная, сильная, красивая». Но это же невозможно. Он не мог видеть того, чего не было.
Или или он видел не то, что было, а то, что хотел увидеть? Какую-то идею. Образ. Пустую вазу, которую можно наполнить собой. Мягкую, податливую глину, из которой можно вылепить ту женщину, что ему нужна.
Может, ему нужна была именно такая запуганная, благодарная за спасение, не имеющая никого и ничего, полностью от него зависимая. Та, которую не нужно завоевывать. Которую можно просто взять. И которая из страха или из чувства долга никогда не предаст, не уйдет, не предъявит претензий.
И этот дом Эта роскошная клетка. Она была не подарком. Она была доказательством его силы. И одновременно моей тюрьмой. Потому что выйти из нее было некуда. Обратной дороги не существовало.
Я подошла к огромному панорамному окну и прижалась лбом к холодному стеклу. На улице начинал накрапывать дождь, затягивая парк в серую, слезливую дымку.
Он привел меня сюда, потому что я была удобной. Потому что я была никем. И он мог сделать из меня кого угодно. Свою вещь. Свою тайну. Свою пленницу.
И самое страшное было в том, что даже осознавая это, я все еще чувствовала к нему что-то Не благодарность уже. Не любовь. А странную, болезненную привязанность жертвы к палачу. Потому что он был единственным, кто предложил ей руку. Даже если эта рука вела в ад.
«Почему именно я?» снова прошептала я беззвучно, глядя на свое бледное отражение в стекле.
И тишина дома ответила мне лишь гулом собственного
страха.
Через час, его голос, прозвучавший из прихожей, заставил мое сердце сделать сальто. «Дорогая, я дома». Такие простые, такие домашние слова, которые в его устах звучали как приказ и как обещание одновременно. И еще... нотка усталости? Или чего-то другого.
«С новым телефончиком».
Я сорвалась с места и побежала вниз по лестнице, забыв обо всех страхах и подозрениях. Любопытство и какая-то иррациональная надежда гнали меня вперед.
Я влетела на кухню, запыхавшаяся, и замерла на пороге.
Макс стоял спиной к окну, за которым уже вовсю хлестал дождь. В руке он сжимал фирменную коробку с телефоном. И он был... весь в ссадинах.
Я ахнула, рука сама потянулась ко рту. Его нижняя губа была распухшей и разбитой, запекшаяся кровь темнела в уголке. Переносица была красной и припухшей, а под левым глазом наливался сине-багровый фингал.
Макс! Боже мой! я подбежала к нему, забыв о всякой осторожности. Что случилось? Кто тебя так? Кто тебя побил?!
Он повернул ко мне лицо, и в его глазах, несмотря на боль, читалось дикое, хищное удовлетворение. Он усмехнулся, тут же поморщившись от боли в губе.