Глотов с удивлением посмотрел на своего возбужденного начальника:
Не любишь ты людей, Григорий.
А за что их любить, таких вот? За то, что шныряют всюду, принюхиваются,
копаются? Будь моя воля, я бы их на порог не пустил. Да нельзя, оказывается. Блюстители закона! Один ишачит, а десять с блокнотами за спиной стоят. Развели контролеров, язви их мать!
Нельзя ожесточаться, Григорий. Ты лаской действуй, лаской.
Ну, это уж по твоей части. А я подхалимом никогда не был!
Нехорошо так. Вот ты меня подхалимом назвал, а я не обижаюсь. Спроси, почему? Да потому, что сила не у тех, кто груб, а кто на ласковое слово не скупится. Представь, Григорий Петрович, человека высоких убеждений и твердых принципов. Можешь ли ты заставить его пойти против совести? Никогда! Просить будешь откажет. С ножом к горлу подступишься не дрогнет. Танком его дави все едино. А теперь попробуй к нему с другого конца подобраться.
С какого другого?
Сейчас поясню. Ты хорошо представляешь, что за человек Лупаков?
Представляю.
Кремень, да? А ведь и он У него двое сыновей-школьников, между прочим. Видел их когда-нибудь?
На черта они мне сдались!
Напрасно так говоришь. А я был у него с докладом и ввернул как бы невзначай: «Детишек ваших, Кузьма Лукич, вчера встретил, в школу шли. Такие симпатяги! Но и озорники, видать: все снежками кидались». Взглянул он на меня эдак, будто и не Лупаков это. А когда я уходить собрался, он вдруг спрашивает, скоро ли в отпуск иду. «Да ведь надо бы отдохнуть, отвечаю, но все недосуг. Вы, Кузьма Лукич, и не подозреваете, какое удовольствие работать под вашим руководством и выполнять ваши указания».
Ну, это уж, положим, грубая работа.
Грубая, согласен. И Лупаков так расценил. «Мне, говорит, ваши соловьиные трели ни к чему, юноша. Я человек долга». Но все-таки премию квартальную выписал и комнату в горсовете выхлопотал. Вот так-то, Григорий Петрович! Людей, которые под дулом револьвера не дрогнули, я знал, а вот такого, чтобы против ласки устоял, встречать пока не приходилось. Молод я еще, но ключ к душе любого начальника подобрать могу
Есть и другой инструмент, который все двери открывает. Про золотой молоток слыхал?
Не слыхал. Просветишь, и я знать буду.
И этот в ученики лезет! Ну и денек сегодня!
Вдруг мой аппарат зазвонил так резко, что от неожиданности я даже подскочила на своих рычажках и чуть не свалилась на пол. Но Столбов ловко подхватил меня.
Слушаю, Кузьма Лукич Готов отчет. Сейчас завизируем у плановиков и летим. На бреющем.
Столбов нажал мою мембрану рукой и тихо сказал:
Лупаков вызывает, не терпится ему.
Я готов, только вот последнюю запятую поставлю, ответил Глотов.
Вскоре они ушли.
А теперь пора вступить и мне, Черной телефонной трубке. (Вообще я не очень понимаю, зачем нужны разноцветные телефонные аппараты. Во всяком случае, на мой взгляд, черный цвет элегантнее.) Некоторое время наша комната была пуста, пока не появилась Екатерина Павловна. Она была одета в модную шубку. Меховую шапочку держала в руках. Не обнаружив ни Столбова, ни Глотова, Екатерина Павловна огорчилась:
Смылись мальчики Вот противные! А хотели условиться насчет а-ля фуршета.
Екатерина Павловна подошла к столу Столбова и обратила внимание на запись в настольном календаре.
Девятнадцать ноль-ноль? Что бы это значило? Наверное, все то же! Очередной грач прилетел Что же делать, скучища-то какая! Неужели опять старичка-бодрячка звать? Брр противно.
Сбросив привычным движением шубку, Екатерина Павловна нетерпеливо заходила по комнате.
Эх, Катька, Катька, до чего ты докатилась! Знали тебя в столице, раскланивались с тобой на премьерах, ручку твою целовали на приемах. И на Невском проспекте твоя звезда сияла
Потом она достала из сумки зеркальце, глянула в него и стала декламировать:
Обручем холода сердце сковано,
Губы стынут от горестных мук
Лучше ходить бы мне нецелованной
И ничьих бы не знать рук
Какие тебе, Катька, стихи писали! А теперь? Закопала себя в этой берлоге, того и гляди, в старую медведицу превратишься. А ведь львицей была! И у ног твоих поклонники Целое лежбище. Любого выбирай Так как же: звонить или не звонить?
Тут Екатерина Павловна взяла меня в руки и, покрутив диск, начала разговор:
Алло, девушка! Соедините меня с вашим шефом Говорят откуда? От верблюда!.. А я и не грублю. Это не грубость, это Корней Чуковский. Может быть, читали в детстве? Говорят из заочного филиала юридического института, Екатерина Павловна Кравцова Да, есть такой заочный филиал. Вы что, новенькая у нас? Ну вот что, новенькая, поскольку мы с вами теперь довольно близко познакомились, соедините меня. Спасибо Это я, Катерина. У вас сегодня вечер свободный?..
Тогда, может быть, заглянете на огонек?.. Ну, часикам к восьми Кто будет? Я буду. Вам что, меня одной мало?.. Ну, вот то-то же! Пока!
Едва Кравцова успела положить меня на аппарат, как вошел Столбов. Увидев ее за своим столом, он удивился:
Ты что здесь делаешь? Почему не позвонила?
Звонила, только не тебе. Придешь сегодня?
Не жди. Занят я.
Теперь опять включаюсь я, Белая трубка. Оказалось, что Столбов вернулся только для того, чтобы позвонить кому-то. Он порывисто схватил меня и набрал номер.