«Мрачность» это ли свойство счастливого человека? Я вспоминал о жизни дома в узком кругу, где вращался, самодовольно осознавая свои гениально-художественные задатки общительный, обаятельный, с глазами, полными веселости, насмешки и благожелательной ко всем снисходительности, по всеобщему мнению, странноватый, но тем не менее всеми любимый. Тогда я все же был счастлив, хоть и приходилось работать на крупном лесоторговом предприятии господина Шлифогта, а теперь? А теперь?..
Но выходила крайне интересная книга, новый французский роман; я позволял себе приобрести его с намерением неторопливо, уютно насладиться в кресле. Еще триста страниц, полные вкуса, остроумия, изысканного художества! Ах, я устроил свою жизнь к полному своему удовольствию! Разве я не счастлив? Смешно даже спрашивать, просто смешно, вот и все
Всего пару часов назад я находился под воздействием большого произведения искусства, одного из тех жутких, жестоких творений, которые с порочной напыщенностью отъявленно гениального дилетантизма сотрясают, оглушают, истязают, дают блаженство, повергают в прах Нервы еще дрожат, фантазия взбаламучена, волнами во мне плавно вздымаются странные ощущения тоски, религиозного рвения, триумфа, мистического мира, и появляется потребность, все подстегивающая их, желающая их выстегнуть, потребность выразить эти ощущения, поделиться ими, показать, что-нибудь из них сделать
А что, если бы я в самом деле был художником, способным выразить себя в глине, слове или картине а честно говоря, лучше во всем сразу? Но ведь это правда, я могу по-всякому! Как удачный пример могу сесть за рояль и в тихой комнатке излить свои прекрасные чувства, и в общем-то этого мне должно бы хватать ведь, чтобы быть счастливым, я, кажется, не нуждаюсь в «людях» Предположим, все так и есть! Но вот если допустить, что мне чуть-чуть важен успех, слава, признание, похвалы, зависть, любовь?.. Ей-богу, вспоминая хоть ту сцену в салоне Палермо, должен признать, сейчас подобное несравненно благотворно подбодрило бы меня.
Как следует поразмыслив, не могу не согласиться с софистической и смехотворной разницей между понятиями «внутреннее» и «внешнее» счастье! «Внешнее счастье» что же это, собственно, такое? Бывают люди, баловни судьбы, счастье которых, судя по всему, состоит в гении, а гений в счастье, люди света, которые легко, прелестно, обаятельно порхают по жизни с отражающимся, играющим в глазах солнцем; им завидуют, их хвалят, любят, поскольку даже зависть не в состоянии их ненавидеть. Они же смотрят в жизнь, как дети, насмешливо, избалованно, надменно, с солнечной приветливостью, уверенные в своем счастье и гении, словно иначе и быть не может
Что до меня, признаю свою слабость: я хотел бы принадлежать к числу таких людей, и мне все кажется не важно, по праву или нет, будто когда-то я к ним и принадлежал, действительно «не важно», ибо, давайте уж начистоту: все дело в том, за кого человек себя держит, как подает, кем у него хватает уверенности подать себя!
Может быть, на самом деле все так и есть: я отказался от этого «внешнего счастья», уйдя со службы «обществу», устроив свою жизнь без «людей». Однако в моем довольстве, само собой разумеется, нельзя усомниться ни на миг, я не вправе усомниться в нем, ибо, повторю, и повторю с отчаянной настойчивостью:
я хочу и должен быть счастлив! Представление о «счастье» как о своего рода заслуженной награде, таланте, изысканности, обаянии и представление о «несчастье» как о чем-то уродливом, презренном, о чем-то, что боится света, одним словом, как о чем-то жалком, во мне, если честно, слишком глубоки, чтобы я мог еще уважать себя, будучи несчастлив.
Как же я могу позволить себе быть несчастным? Какую же роль в таком случае мне играть перед самим собой? Не лучше ли тогда схорониться в темноте какой-нибудь летучей мышью, сычом и с завистью высматривать «людей света», обаятельных счастливцев? Мне пришлось бы возненавидеть их той ненавистью, которая есть не что иное, как отравленная любовь, и презирать себя!
«Схорониться в темноте»! Ах, и сразу вспоминается все, что в течение уже стольких месяцев я думал, чувствовал в связи со своим «положением вовне» и «философским уединением»! И снова дает о себе знать страх, злосчастный страх! И сознание какого-то возмущения перед лицом угрожающей силы
Несомненно, нашлось какое-то утешение, отвлечение, обезболивающее средство и на этот раз, и на следующий, и потом. Но оно возвращалось, все это, тысячи раз возвращалось на протяжении месяцев и лет.
Такой неожиданный, примечательный день выдался месяца четыре тому назад сейчас у нас начало февраля, и в этот день я увидел нечто удивительной прелести. Я вышел до девяти и, исполненный легкого, радостного настроя на перемены, изумление и счастье, взял курс на холм Жаворонков. Я поднялся справа и прошел вдоль хребта, не отклоняясь от края главной эспланады, низенькой каменной рампы, чтобы в продолжение всего пути, занимающего около получаса, беспрепятственно видеть ступенчато спускающийся город и панораму реки, излучины которой блестели на солнце, а за ними в солнечной дымке растворялся холмистый зеленый ландшафт.