Ершов угрюмо слушал его.
Ну и что ж? возразил он голосом, однако, не столь уже черствым. Что теперь, с ума сходить вместе с ним? Дракона этого самого все равно уже не вернуть. А потом я совсем и не знал, что именно голубятню нам отдадут. Ты ведь был со мной тогда... Ну? Помнишь, управдом нам сказал: «Помещение у вас будет». А про голубятню мы и не заикались. Так что при чем тут мы?.. А теперь, раз свободен чердак, так почему же не занимать? Голубей остальных он все равно, говоришь, пошвырял... Значит, не будет больше водить... А если мы не займем, так все равно подо что-нибудь займут.
Ну вот и пускай займут! вскричал Бутылкин.
Коля с презрением посмотрел на него я покачал головой.
Я вижу, сказал он, тебя логикой не проймешь! Вот что... продолжал он угрюмо, отрывисто, давай кончать эту волынку... Выписываешься? Да?
Бутылкин молчал.
Ну... не ожидал я, что ты предателем окажешься! глухо, дрогнувшим голосом произнес Ершов. Можешь убираться ко всем чертям! Обойдемся...
Он отвернулся, засунул руки в карманы и так стоял неподвижно, спиной к Бутылкину, пока тот молча брал кепку со стола и тихо и почему-то на цыпочках уходил. Но едва только донеслось из коридора щелканье захлопнувшейся двери, как Ершов отшвырнул карандаш, взятый им со стола во время разговора с Бутылкиным, и быстро начал ходить по комнате.
Потом он остановился перед качалкой и долго смотрел на нее, как будто собираясь садиться. Но, вместо того, чтобы сесть, он только поставил ногу на край сиденья и с ожесточением несколько раз шатанул качалку, так, что когда он отошел, кресло, все еще подпрыгивая и дрожа, двигалось в противоположный угол.
Потом он подошел к стене и убрал с нее гипсовый диск с портретом Маруси Чугуновой.
Через два дня руководимый Марусей Чугуновой кружок по добыванию алхимического золота, кислорода, а также по превращению простой воды в кровь начал свою работу в комнате Коли Ершова.
Отряды, ко мне! сказала вожатая, она чуть заметно картавила.
Коля Ершов, у которого вообще сегодня с утра было чудеснейшее настроение, невольно улыбнулся, услыхав ее голос: с появлением новой вожатой и это заметил не только он один среди девчонок заметно распространилась картавость.
Звено Ершова выстраивалось быстрее всех. Последние опоздавшие, тяжело переводя дыхание, отыскивали свои места.
Один лишь Вася Крапивин, как ни в чем не бывало, продолжал раскачиваться на турнике.
Тебе что же, отдельное приглашение? угрюмо спросил Ершов.
Я с другим звеном приду, ответил Крапивин.
Слушай: довольно разлагать дисциплину! крикнул Ершов, и уши у него побагровели. Я тебе многое спускал, а теперь, брат, довольно!
Не пойду я под твоей командой, и все!
Ах, так?!
И Ершов, резко повернувшись, отошел. Постепенно шаги его замедлялись. Он не знал, на что ему решиться. Но в это время от другой группы к ним подошла вожатая: она услыхала их спор.
Крапивин перестал раскачиваться. Он смотрел куда-то в сторону.
Лена спросила его, почему он отказывается исполнить приказ звеньевого. Он молчал. Ершов тоже.
Тогда заговорили ребята:
С Васькой просто сладу нет: ничего не слушает, что Ершов ему говорит:
Я сказал: «Не пойду я под его командой, и все!» отчаянным и полным слез голосом выкрикнул Крапивин и, спрыгнув на землю, зашагал прочь, не оглядываясь.
Ребята взглянули на вожатую: сейчас вот она окликнет Крапивина и прикажет ему вернуться. Но она молча и нахмурившись смотрела ему вслед.
А потом вдруг обратилась к Ершову и сказала:
Нам с тобой нужно поговорить...
Скажите, пожалуйста, где здесь дворник? спросила Лена.
А вам кого?
Крапивина.
Так это же и есть дворник, немного удивившись, ответила женщина и
показала ей дорогу.
Квартира Крапивиных была в первом этаже. Дверь была распахнута настежь, и, подойдя ближе, Лена услыхала два громких голоса: один из них был мужской, суровый и кому-то выговаривал за что-то, а другой, тоненький, оправдывался и возражал.
Вожатая остановилась, не решаясь войти.
Нет, Василий, не дело! говорил мужской голос. Коли ты его подобрал, сохранил, должен заботиться. А нет так продай! А то ведь еще минуточку не приди я, она бы его сцапала. Факт!
Ну и пускай! отвечал тонкий голос. Этого так жалеешь, а когда просил тебя за голубятню похлопотать, не захотел!.. Продай! Я черного дракона лишился!.. У меня какие турмана были... А почтарей этих их никому и даром не надо!
И, разволновавшись от этих горьких воспоминаний и от спора с отцом, Вася Крапивин выбежал на улицу.
Увидав вожатую, он испуганно поздоровался с ней и хотел пробежать мимо. Но она остановила его.
Минут через пять они сидели на груде бревен, слабо нагретых апрельским солнцем, и тихо беседовали.
Обо всем рассказал своей вожатой Крапивин. Рассказал он ей о том, как отняли у него голубятню, как разворовали у него на голубином рынке всех лучших турманов, как погиб черный дракон и как, наконец, вернулся он домой и вдруг увидел, что один из «сизарей», покинутых им на рынке, опередил его и раньше своего хозяина вернулся к родному гнезду.
Шел дождь тогда, и голубь, без того уже больной, сильно озяб. Нахохлившись и втянув голову в воротник но самый клюв, он жался к стенке уже чужой голубятни.