Новорождённый, ласково сказал про него отец. Только что с конвейера. Из пелёнок и сразу взрослый. А у нас, у людей Эх! Да что там Вот бабушка Матрёна вроде бы не ребёнок. А на самом деле дитя малое, неразумное. Я бы хоть сейчас уехал, да она пропадущая! просила подождать.
Пока ждали бабушку, Галя обнаружила на плитах причала оттиски овечьих следов, затвердевшие в бетоне, а рядом оттиски следов человека, обутого в сапоги с рубчатыми подошвами.
«Их теперь никакой дождь не смоет, подумала девочка.
Их найдут археологи через тысячу лет, когда из построек сохранится, быть может, одна башня над Камой Эти бетонные плиты выставят в музее, и люди будущего будут доподлинно знать, какие люди и животные жили на исходе двадцатого века и всё время торопились куда-то»
Все куда-то бегут, куда-то едут, сказал про следы отец и заулыбался. Мы-то понятно куда: в гости к тёще. А остальные?
К какой тёще? насторожилась Галя.
Ты чего?..
К какой тёще?
Шутка есть такая дорожная. Мужчина в поезде или там на самолёте на пароходе удивляется: «Куда это все едут? Я-то понятно куда в гости к тёще. А остальные?» Вот и всё Но и у остальных тоже дела есть, правильно?
Галя не ответила.
Она смотрела на закатный Новгород. Он вырастал из степи, из развороченной земли алебастрово-белый, таинственный город. Его ещё не было на свете, когда Галя научилась ходить Когда свершилось его сотворение? В бетонной пыли, белёсой и красноватой, клубилось солнце, и сюда из Новгорода наплывал ветер сладкой гарью литейных цехов и запахами донника, полыни и перекати-поля, которое в этих местах по-старинному зовут чертогоном.
Бабушка Матрёна бежит! воскликнула Галя.
Она шагом-то не может, сказал отец. Всю жизнь бегом. Несёт что-то. Она с пу́стом никогда не ходит.
Прибежала бабушка Матрёна, увидела Галю, заахала, заохала, запричитала было, но спохватилась и принялась рассказывать:
Иду я по базару и ничего не вижу. Всё плывёт, всё качается. Чего покупать, не знаю. Знать-то я, конечно, знаю, да не соображу. Все кричат, все за руки дёргают. «Кавказская шерсть, мягкая, пуховая, не кусается!» А я о неё все руки околола. «Малина! Малина! Сама себя хвалила!» А у меня её полон палисадник. Цыганки мне все руки общипали. На руку ещё не глядят, а уж сулят: «Баушка! Замуж выйдешь за трезвого дедушку!» Я говорю: «Мне никакого не надо. Мне бы внученьку или внучка. Ох, я бы их и любила!» Не слушают. Все меня бросили и побежали. И я побежала. Кричат: «Персидски ковры дают!» А мне умри, да купи персидской-то ковёр! Прибежала, ничего не вижу. Всё блестит. Всё качается. Все ковры с павлиньями. Павлин красный, с короной, а хвостишшо веером. И все перья на хвосте с синими глазишшами. Я тихонько спрашиваю продавщицу: «Доченька, а без павлиньев нету?» Она так посмотрела на меня и говорит: «Для кого нет, а для кого есть». Вот.
И бабушка Матрёна торжественно развернула покупку.
Ковёр был плюшевый. По золотому полю бродили алые олени олениха и оленёнок. А за ними во весь ковёр синело атласное небо.
Олени Гале очень понравились. Они рассматривали девочку и тянули к ней круглые носы, словно хотели обнюхать её. Бабушка шевелила ковром, и солнце дрожало на нём, отчего олени шевелились, как живые.
Бабушка Матрёна свернула ковёр и пообещала:
На стенку повешу. Нагляжусь тогда.
Надоест ещё, сказал отец.
Этот? Никогда, заверила бабушка Матрёна. Я его во сне сто раз увижу, и не надоест.
Отец ушёл заводить машину.
Ох, и везёт мне нынче, говорила бабушка Матрёна и прислушивалась к голосу двигателя. Думала: персидский ковёр не достану достала. Думала: на катер не поспею поспела. Вот такая я крестьянка везучая. Так, видно, Галина, мне на роду написано?
Конечно, согласилась девочка.
Едем никак? Больно мне домой-то попасть охота.
Галя призналась:
А мне-то уж как охота!
Ой, не говори.
Девочка смотрела на окна высоких домов, в которых
загорались огни.
Кто это днём с огнём сидит? устало удивлялась она. Глаза свои не жалеет? При свете свет жжёт?
Ой, не говори, вторила бабушка Матрёна. Едем мы или нет?
Яркая, как при сотворении планеты, синева густела между домов Новгорода, в тихих долинах улиц, когда катер «Орион» с баржей «под ручку» пошёл вниз по Каме. Коричнево-бурая, глинистая вода вспухала буграми, завивалась бурунами, дышала в лицо и обещала долгожданную пристань.
Глава восьмая. Екатерина III
Тихо-тихо, чтобы не разбудить отца, которого не слышно было в соседней комнате, Галя накинула на плечи байковое одеяло и вышла на крыльцо. Солнце слабо искрило, и было неясно, хватит ли у него сил до полудня растопить росу, что, как инеем, побелила крыши и берега.
Хватит ли сил у солнышка?
Галя сбросила с себя одеяло и, пробивая след в седой траве, обжигая ноги о росу и колючие камушки, на едином дыхании добежала до Камы, подпрыгнула и с головой ушла в тяжёлую воду.
Кама сомкнулась над ней. Галя проплывала близко от галечного дна, дотрагивалась до него кончиками пальцев и слышала, как в ней толчками ходит сердце: тук!.. Тук!.. Тук!..
В этом месте Галя знала каждый донный камушек, и такое знание было радостью.