Шрифт
Фон
Я скучаю по тебе, Жанар! Быстрее приезжай ко мне! Я тоскую дни и ночи по тебе с тяжкой печалью в душе.
Эти строки пришли мне в голову быстрее, чем я смог их записать, и я очень развеселился. Мне стало легко и приятно от мысли, что я умею так быстро сочинять.
Видимо, потому, что я целый месяц не брался за перо, стихи лились сами собой, и я довольно скоро исписал целых две страницы.
Особенно удались мне последние строки:
Безрадостно на свет гляжу, Томит меня разлуки грусть, Листком березовым брожу. Вот-вот и с веточки сорвусь.
Правда, здорово! Не сразу, конечно, поймешь, но здорово! У меня, признаюсь честно, возникло вдруг подозрение,
что я где-то уже слышал такие стихи. Но сколько я ни ломал голову, так и не мог вспомнить где.
Только ложась спать, я сообразил: да ведь это стихи Абая. Я хотел сейчас же вскочить с постели, зажечь свет и зачеркнуть это последнее четверостишие.
Потом я раздумал. Что ж тут такого, если я и позаимствую немножко у Абая. Абай настолько велик, что славы его
не убавится оттого, что кто-то воспользуется четырьмя его строками. Наоборот, Абай, будь он жив, наверно,
радовался -бы, узнав, что такой молодой человек, как я, еще совсем недавно научившийся читать и писать, уже увлекается его стихами.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Эй, кто у вас дома?!
фотографа к нам в колхоз. Нарочно выждал момент, когда фотографировали лучших косцов, быстро сообразив:
ага, если я встану в центре, возьму в руки грабли и обопрусь локтем на крышу кабины, тогда каждый ребенок в
республике поймет это и есть герой сенокоса Кожа Кадыров... При чем же тут я? Увидел парень, что его
вместе с друзьями фотографируют, и встал немного поближе... Не мог же я знать, чем это кончится?
Можно подумать, что перед каждой фотографией нужно было бы вылезать из машины и говорить фотографу:
простите, уважаемый, дело в том, что ни на каком сенокосе я не был; тот самый Кожа, который, пока ребята
работали, пил чужой кумыс, тащил чужие бараньи шкуры, болтался без дела по джайляу и получал тумаки от
некоего чабана Жумагула... Видели ли вы, чтобы кто-нибудь где-нибудь так предупреждал фотографа?
Я продолжал вертеть газету в руках, рассматривая снимок. Откуда я знал, зачем фотографируют. Разве я мог
поручиться, что этот снимок не для районной газеты и подпись под ним будет не что-нибудь вроде: «Хорошо
отдохнули за лето ребята колхоза имени Ленина». Мое загорелое лицо и крепкие мускулы очень подошли бы к такой подписи.
«Нет, братец, хватит хитрить, говорю я сам себе. Да за версту видно, что думает этот плосконосый с
неестественно выпяченной грудью лоботряс на фотографии. Так стоят только люди, совершившие какое-нибудь
великое дело... А выражение лица... И без подписи видно, что это гримерный работник, труженик,
самоотверженный косарь!.. Ну чего, спрашивается, я полез в первый ряд? Мог бы встать где-нибудь сбоку, сзади.
Что за дурацкая привычка: вечно лезть вперед, расталкивая всех!»
Ура! Я нашел выход. Я густо замажу чернилами подпись под снимком. И дело с концом. Можно будет вихрем
пронестись по селу, показывая каждому встречному фотографию... Тьфу, что за глупость! Можно подумать, что
газета напечатана в единственном экземпляре! Сейчас ее уже получили все ребята, читают и злорадствуют. Вот
горе-то! Попробуй-ка теперь пройди по селу! Со свету сживут, насмерть задразнят... А больше всех будет злорадствовать этот негодяй Жантас.
Увы, я не ошибся. Этот снимок принес мне немало страданий. И, конечно, больше всех ликовал Жантас. Он
несколько дней носил в кармане этот номер газеты. Как только собиралось где-нибудь самое маленькое
общество, от двух человек и больше, Жантас вытягивал из кармана газету, щелкал пальцем по моей физиономии
на снимке и начинал своим медоточивым голоском:
Ох, как здорово получился Кожа! Стоит как герой! Сразу видно, что он сам сделал всю работу, а остальные
только чуть-чуть помогали...
под суд отдать...
Такие рассуждения были уж чересчур. Я груб сказал:
Перестань глупости болтать... Что ж, я всю жизнь неучем буду? Вроде тебя?
Султан понял эти слова по-своему.
Это верно. Меня тогда совсем со свету сживут Скажут: мало того, что сам лоботрясничаешь, еще мальчишку с
путисбил...Это верно, ты учись... Может, станешь каким-нибудь
начальником: в райзаготскоте или в сельмаге...
Тогда и мне от тебя польза будет... Ладно, договорились. С этого момента мы никогда не будем предавать друг друга, как в тот раз. Будем верными товарищами. Идет?
Я был так рад, что Султан прекратил наконец дурацкие разговоры о школе, что, улыбаясь, протянул ему руку:
Идет!
Навсегда?
Навсегда!
Мы пожали друг другу руки. Потом сцепили мизинцы, и Султан разделил их ребром ладони.
Погоди, забеспокоился он, это еще не настоящая клятва.
Султан взял палочку и принялся чертить что-то на земле.
Это красный земляной котел, пояснил он. Если кто-нибудь из нас нарушит клятву, то попадет в ад. Там его будут жарить в этом котле.
Султан растянулся на земле, перечеркнул двумя линиями котел и потерся лбом о место скрещения этих линий. Я точно повторил все его действия.
После того как мы немного подкрепились, началось потрошение рыбы.
Шрифт
Фон