«Дай, думает, кругом обойду».
Обежал Волк стену да с черного хода в дом постучался и запел:
Зачем матушка с черного хода идет?! Вдруг это Волк притворился, прикинулся?
А старый козлище-бородище Пэтенище брехать перестал, глаза выпучил, со страха весь пол как есть орешками усыпал.
Догадался козлище, что Волк пришел козлят кушать и решил:
Коли услужу Волку будет помнить меня, помилует, на службу возьмет, почестью наградит А козлятам так и так помирать.
И к двери пошел.
Не открывай! кричат козлята. То не матушка пришла.
Что вы, детушки-ребятушми! говорит козлище-бородище Пэтенище. Маменьку свою не узнаете?
А Волк поет:
Ворвался в дом жадный Волк, стал козлят пожирать, добро хватать, суд и расправу чинить, а козлище-брехунище Пэтенище пощадил, пожалел, даже поцеловать себя с другого конца милостиво позволил, в ливрею обрядил, у двери поставил, мол, и старый, и бородатый, как есть, по форме, швейцар!
Нажрался Волк, заленился.
«Зачем, думает, еще мне к козлятам ходить? Пусть сами идут».
Вытянул Волк морду вперед и закричал громким голосом:
Ма-а-атушка! Ма-а-аменька!..
Видит: вскачь, что было сил, несутся к нему с разных сторон козлы венгерские, финские и румынские.
Видят они Волка
клыкастого, когтистого, шерстистого, да притворяются (такого он на них страха нагнал!):
Мх-а-атушка! Ма-а-аменька! кричат.
Волк их жрет, а они от страха трясутся и, как Волк приказал, улыбаются, стесняются, что больно тощие, костлявые. На зубах у Волка хрустят, а приговаривают:
Ма-а-атушка! Ма-а-менька! Кормилица! Поилица!..
Нажрался Волк, совсем обнаглел.
«Кой чорт, думает, тонким голосом, нежным петь! Пусть-ка попробуют дверей не открыть!»
Пошел Волк на восток.
Подошел к земле русской, советской, да как гаркнет, не тонким, а своим хриплым, жадным, мерзким голосом:
Эй вы, мать пришла!
Мать? спросили из дома.
Мать, мать! прохрипел Волк и бросился в двери.
Но тут они сами раскрылись, и на крыльцо вышли не козлятки, а здоровенный детина с дубиной в руках.
Мать, так мать! сказал он, размахнулся, да ка-ак треснет Волка по черепу:
Получай благословение!
У Волка аж искры из глаз посыпались. Треск такой раздался, что по всему миру слышно стало: кто из козлят еще живой был, в волчьем плену томился, проснулись, подскочили, обрадовались:
Никак Волк на Человека напоролся!
Кинулся Волк детине на шею, да тот в сторону подался, и промахнулся Волк.
А детина замахнулся дубиной, еще раз Волка по черепу саданул:
Это тебе за мать, а это за ребятушек, за козлятушек.
А из дверей, глядь, другие ребята идут, на бой выходят, один к одному, молодые, здоровые, смекалистые. Дубины у них железные, кулаки увесистые.
И сейчас с лютым Волком бьются, вы головы подымите, уши откройте, послушайте аж на всю землю хруст разносится.
Мальчик-с-пальчик
Будь они прокляты!
говорит дед. Что нам с тобой теперь, старуха, делать?
Худо пришло, старик! отвечает старуха. Некому заступиться, некому нас уберечь. Все сыны на службу ушли.
И ну по пальцам считать:
Большой летчик, другой танкист, средний артиллерист, четвертый пехотинец, а пятый
Досказать не успела, пяти пальцев не сосчитала влетели фашисты в избу:
Подавайте красноармейцев!
И на старика лезут, за бороду хватают.
А старик осерчал все одно помирать! так нате же вам: в рыло офицерское пятерню сует, пальцы по-одному выпрямляет, кричит:
Большой летчик, другой танкист, средний артиллерист, четвертый пехотинец, а энтот мизинчик!
Мьезинчик?! взревел офицер, взмахнул саблей и отрубил старику палец.
Заплакала старуха, подняла с полу пальчик, в тряпочку завернула, за печь унесла, положила.
А офицер не унимается, по избе бегает плащом шуршит, сапогами скрипит, багровеет, ярится:
Где, где, кричит, красноармейцы?
Молчит старик. Молчит старуха.
Погрознел офицер, насупился:
Даю вам сроку тридцать три минуты и тридцать три секунды! А потом я вас замучаю, убью потихонечку, помаленечку, осторожненько!
На часы глянул, «Морген фри нос утри», сказал, каблуками щелкнул и ушел, а за ним и солдаты.
Опечалился старик, заплакала старуха:
Некому нас защитить, оберечь, от лиха проклятого, фашистского спасти
Вдруг кто-то из-за печки человеческим голосом и говорит:
Матушка! Сними меня отсюда.
Испугалась старуха, задрожала.
Ты кто таков?
Я твой сынок, народился из батюшкиного мизинчика.
Старуха со стариком его с печи сняли, смотрят мальчик крохотной-крохотной, еле от земли видно! И назвали его Мальчик-с-пальчик.
Ну, вот и хорошо, сказал он. Теперь надо вас из фашистского плена вызволять.
Старуха снова заплакала:
Батюшки, батюшки! Да куда же ты такой махонький. Было горе одно, а еще прибавилось: бедовало нас двое, а теперь втроем бедовать придется!
Не плачь, матушка, сказал Мальчик-с-пальчик. Не время плакать теперь, я хоть маленький, да удаленький. Ты вот слушай: как войдут немцы в избу, молчите, мол, ничего не знаете.