Не, надысь меня тута не было, поначалу-то, быстро заговорил мужчина, продолжая неосознанно пятиться. Я-то Ларсон, Перри Ларсон, это самое. Так ты ж мистера Холли вчера видал а я работник евойный.
Тогда, пожалуйста, скажите, где мистер Холли, запинаясь, попросил мальчик, торопясь выйти из амбара. Может, он скажет что с папой. Ой, вот и он! Давид выбежал наружу и бросился через двор к кухонному крыльцу.
Там он провел весьма несчастливые десять минут. Кроме мистера Холли, у крыльца были миссис Холли и тот человек, Перри Ларсон. И все они говорили. Но Давид мало что понимал. И не мог получить удовлетворительный ответ ни на один свой вопрос.
С другой стороны, и сам он не мог ответить ни на один вопрос так, чтобы это их обрадовало.
Потом они пошли завтракать мистер и миссис Холли и тот человек, Перри Ларсон. Они пригласили с собой Давида по крайней мере, миссис Холли позвала. Но Давид покачал головой:
Нет-нет, спасибо большое, если можно, не сейчас. И мальчик опустился на ступеньки, чтобы подумать. Как будто он мог есть с огромным и душившим его комком в горле, который никак не получалось проглотить!
Давид был совершенно сбит с толку, напуган и угнетен. Теперь он знал, что никогда больше в этом мире не увидит любимого папу и не услышит его слов. Мальчик ясно понял все это за последние десять минут. Но почему так оно вышло или чего отец хотел бы теперь от сына на это, казалось, не было ответа. Только сейчас мальчик осознал, что для него значил уход отца. Этого не может быть! Но, даже не договорив фразы, Давид понял все уже случилось, ничего не изменишь.
Тогда Давид страстно захотел вернуться в дом на горе. По крайней мере, там у него будет любимый лес с птичками, белочками и дружелюбными ручейками. И Серебряное озеро, чтобы на него любоваться.
И все они будут говорить с ним о папе. Он действительно верил, что там, наверху, будет почти казаться, что отец действительно рядом. И, как бы там ни было, если папа когда-нибудь вернется, он будет искать Давида именно там в милом домике на горе, которым они так дорожат. Значит, он отправится прямо в родную хижину. Да, именно так он и поступит!
С решительным выражением лица Давид встал, бормоча что-то себе под нос, подхватил скрипку и уверенно зашагал по подъездной дорожке. Потом он вышел на большую дорогу и повернул туда, откуда прибыл накануне вечером вместе с отцом.
Холли только закончили завтракать, когда Хиггинс, коронер, въехал во двор вместе с Уильямом Стритером, самым уважаемым и самым скупым, если верить людям фермером в городке.
Ну как, вытянули что-нибудь из мальчика? не церемонясь, спросил Хиггинс, когда Симеон Холли с Ларсоном показались на кухонном крыльце.
Очень мало. По правде сказать, ничего важного, ответил Симеон Холли.
И где он сейчас?
Как же, он тут на лестнице был пару минут назад, Симеон Холли огляделся с некоторым нетерпением.
Так мне надо с ним повидаться. У меня письмо для него.
Письмо! воскликнули одновременно потрясенные Симеон Холли и Ларсон.
Да. Нашел у его отца в кармане, кивнул коронер. Он изъяснялся с мучительной краткостью, свойственной обладателю лакомого кусочка информации, которого с нетерпением ждут другие. Письмо для «моего мальчика Давида», так что я подумал, лучше отдать, не читая, раз это для него. А как он прочтет, я бы все же посмотрел. Хочу узнать, есть ли там что-то, похожее на здравый смысл, в другом-то письме нету.
В другом письме! снова воскликнули Холли и Ларсон.
О да, есть еще одно, коротко и веско произнес Уильям Стритер. И я его прочел все, кроме каракулей в конце. Так то ж никому не разобрать!
Хиггинс хохотнул.
Да, могу признать, это имя прямо головоломка, согласился он. А нам-то оно и нужно, чтобы понять, кто они такие ведь мальчик вроде сам не знает, как вы вчера ночью-то сказали. Я надеялся, к утру вы побольше выведаете.
Симеон Холли покачал головой.
Это невозможно.
Уж да, я б так сказал, горячо вмешался Перри Ларсон. И «чудной» здесь не то слово. То он как обычный человек говорит, то давай болтать о ледяных шубейках, белках-птичках и говорящих ручьях. Он уж точно чокнутый. Вы послушайте. Он вправду, кажись, не видит, что между ним и евойной скрипкой разница есть. Мы утром-то узнать хотели, что делать будет да чего хочет, а он давай болтать, как папаша ему говорил де нет разницы, что делать, если настроен хорошо и играешь в лад. Так что вы на это скажете?
Что же было во втором письме, о котором вы сказали? спросил Симеон Холли.
Хиггинс странно улыбнулся и залез в карман.
В письме? Если хотите, пожалуйста, прочтите сами, сказал он, протягивая сложенный листок бумаги.
Симеон взял его и осторожно осмотрел.
Очевидно, это был листок, вырванный из записной книжки. Его сложили втрое, а сверху надписали: «Получателю сего». Почерк был причудливым и не очень понятным. Но, насколько было можно разобрать, в записке говорилось следующее:
«Настал момент, когда я должен вернуть Давида в мир, и с этой целью я двинулся в путь.
Но я болен очень болен, и если Давид сможет идти быстрее меня, я должен поручить другим завершение моего дела. Обращайтесь с ним мягко. Он знает только добро и красоту. Он ничего не ведает о грехе и зле».