Да? Почему?
Почему, Пахом Прович? я цапнула листок и развернула его. Действительно акции, чертовски кстати, но это только на первый взгляд. Есть масса вариантов мертвого капитала, и самый простой пример сервизы, хрусталь и вазы. Да, стоили огромных денег. Да, за них давились в очередях. Да, обладатели считались богатыми, но попробуй реализуй это добро
В том времени, где меня больше нет.
А в этом времени такой вот сервиз лежит у меня на коленях.
Молод, глуп, у матери под каблуком, исчерпывающе объяснил Обрыдлов. Един раз взбрыкнул, когда женился. В торговле слаб. Какие три тысячи? Ты, матушка, ничего не ешь.
Ах да. Но голод физический уступил место голоду
информационному, и хотя Сила предупреждал, что Обрыдлов куда-то торопится, пока я буду есть, он расскажет еще что-нибудь. Среди прочих он оказался самым ценным и вроде бы непредвзятым свидетелем.
Если такие вообще бывают хоть где-нибудь.
И следующие четверть часа я с удовольствием поглощала ароматнейшие плюшки, крендельки и пирожки. Если Обрыдлов этим торгует отменно, в своем времени я не ела такой вкуснятины, но, вероятно, все дело в том, что я сейчас была готова сжевать хоть лебеду. Я и жевала, а Обрыдлов охотно рассказывал. Я поглощала пищу телесную и духовную визит к купцу, бесспорно, удался.
Женился-то он по любви, да и жена красавица. Вы, Олимпиада Львовна, хороши, но барышня! Ручки тонкие, перси, кхм однако же детишек выкормили. А Авдотья была загляденье! Но три года как чахнуть начала, схудала, доктора руками разводят. Макарка ее на юга возил, да все без толку, к зиме, говорили, скончается, но живая пока. Я-то ее не видал уже года два как, но говорят, одни кости остались. Ну и на Макарке лица нет. А ты, матушка Олимпиада Львовна, кушать-то здорова!
Я растерянно взглянула на опустевший поднос, но смущение было недолгим. В конце концов, объедаю я не сирот.
Вытереть руки было нечем, поэтому сгодилась и юбка. Я сунула бумагу за пазуху, проверила, насколько надежно она там лежит, и потянулась налить себе чаю.
Если Макар Саввич так любит жену, почти растроганно промолвила я, стараясь не расплескать от волнения чай, как он мог уже о браке договориться?
А я почем знаю, матушка? пожал плечами Обрыдлов. Может, старуха Агафья подсуетилась. А уж что за резон, так тебе, матушка, лучше знать. Ну, сыта? он поднялся и пошел со шкатулкой к шкафу. Тогда и честь пора знать, мне ехать надобно, и так с тобой подзадержался.
Я заглотнула уже остывший чай. Спасибо, друг, ты сделал для меня невероятно много, и сам не понимаешь, как помог. Будет возможность, время придет, и мы сочтемся, но пока перед тобой все та же дурочка Олимпиада.
Благодарствую, Пахом Прович, поклонилась я, надеясь, что правильно и Обрыдлова на месте не хватит удар.
Каким-то образом нужно добраться до дома, и я понятия не имею как. Я помнила название Заречье, Зареченские склады, и представляла, что они невыносимо далеко от того места, где я сейчас. А денег нет, и даже продать нечего, значит, придется идти пешком.
Будь я юной красоткой, но в своем времени, напросилась бы к Обрыдлову в коляску или спросила прямо, не подкинет ли он меня по дороге. В моем времени это расценили бы как нахальство, здесь Обрыдлов мог решить, что я ему намекаю на услуги определенного характера. Понятно, что он пыхтеть будет больше, чем эти услуги потреблять, но нет. Пойти в содержанки я всегда успею. Наверное.
Обрыдлову уже не было до меня никакого дела, он зарылся в бумаги, и я, пробормотав слова прощания, покинула гостеприимный кабинет. В чем у купцов не было недостатка, так это в хлебе-соли.
В зале я немного задержалась: ко мне подскочил мальчонка и протянул корзинку.
Сема, нравится тебе у Пахома Провича? спросила я негромко.
Семка расплылся в улыбке.
А то, государыня! важно откликнулся он и слегка поклонился. Дядюшка Пахом меня грамоте обучил. Кормит сытно. Он оглянулся на остальных мельтешащих парнишек. А ввечеру играть можно, а еще с покупателями работать!
Он шмыгнул носом, запал его чуть иссяк.
Правда, дядюшка Сила говорит, мал я еще. Но все равно помогать разрешает. А у отца что: есть нечего, темно, только люльку качай и кожу нюхай, фу.
При этих словах он принюхался и ко мне, и я, вспомнив, на какой подводе сюда ехала, отдала должное и лавочнице, и Силе, да и самому Обрыдлову тоже. Могли бы меня, вонючку, и на порог не пустить.
Я осмелела.
Сема, а есть подводы сейчас на складе?
А как не быть, государыня! Ну, прощайте!
Он опять поклонился, я едва удержалась, чтоб не потрепать его по голове. Выводы я сделала: кто бы ни хотел отдать Женечку в обучение, продиктовано это было добрым намерением. И мальчишки у Обрыдлова в самом деле довольны жизнью.
Мне будет трудно. Я никогда не начну мыслить, как все эти люди, но мне придется заново научиться отличать добро и зло.
Я вышла из конторы и пошла к рампе. Подвод все прибывало, я не подходила близко, смотрела, кого лучше выбрать, кто уж наверняка отправится в наши края. Обрыдлов торговал всем, чем мог по закону: и выпечкой, и мукой, и тканями, и скобяными товарами, и овощами, и соленьями. Вспомнив бывшее назначение своей комнатушки, я подошла к молодому деловитому парню, расставлявшему на телеге кадки с чем-то квашеным.