Явилась! объявил он, широко разведя руками, а затем возмущенно хлопнул себя по бокам. Что, матушка, канделябру позабыла или по дороге продала? Или как, три тысячи долгу принесла? Откопала клады, что муж покойный позакапывал?
Если у меня и была изначально мысль, что цель моего визита сюда прояснилась в тот момент, когда я поднималась по лестнице, и я могла извиниться, развернуться и отправиться домой, то сейчас я остолбенела. Не потому, что меня напугал когтистый приказчик, не потому, что этот стервец запомнил, как я размахивала подсвечником, а потому, что в жизни Липочки обозначился еще какой-то окаянный клад.
Увы, мне не у кого спросить, почему нельзя было просто отправить меня в свободное плавание по этому новому, темному, громкому, но в общем терпимому миру с двумя малышами и без всяких тайн.
Харькуша, что же ты змей такой, укоризненно сообщил ему кто-то старческим голосом. Поди, поди, я сам управлюсь. Глянь, как товар княжеский уложили, да вот что езжай вместо Митьки да сам проследи, чтобы эта княжья морда уплату за прошлый раз не забыла. И телеги без денег не отдавай. Знаю я, как они тебе тыкать будут. Мол, купчина, рожа немытая, а и немытая, а и рожа, а нет денег нет товару.
Так ведь бал у нее, у ее сиятельства, тяжко, будто его самого оставляли без танцев, как Золушку, отозвался Харькуша и сделал шаг в сторону. Я увидела за столом сухонького старичка сущий Кощей, понятно, что наследники для него уже дело прошлое. Ну как отказать-то?
Бал, бал! каркая, передразнил его Пахом Прович, сияя зловещей лысиной в гнезде седых патл, а потом повернулся ко мне: Вот, матушка. Вот их у меня под сорок человек, как разбойников у доброго атамана. От сосунков до вон, мужичья здорового. А дело передать вот кому, ему? он махнул рукой на незадачливого приказчика. Жест точно такой же, как у Харькуши, нет никаких сомнений, кто кому подражает. Княгиню ему жаль, гляди-ка! Этак он все по миру пустит с жалости. Тьфу. Поди, Харькуша, с глаз моих долой, Митьке все передай, да Аленка пусть чаю принесет.
Я пригладила выбившиеся из косы волосы и выжидающе посмотрела на Обрыдлова. Мы говорили на одном
языке, играть с ним было бессмысленно, а в роли просителя сейчас была я.
Пахом Прович, почему именно мой сын? спросила я, проявляя мнимую осведомленность, чтобы не слишком пугать старика. Харькуша наверняка обрисовал вчерашнюю сцену в лицах. У вас столько мальчиков на обучении и в работе.
Что твой, матушка? удивился Обрыдлов и кивнул на обитое красным сукном кресло: Да сядь, в ногах никогда правды не было. Ну сама посуди: ты Ларису Сергеевну просила, чтобы она похлопотала за тебя?
Возможно, что так и было, если еще раз вспомнить весь разговор. Возможно, Лариса не лгала и я действительно целовала ей ноги ровно за день до того, как я оказалась не я. И, что опять же возможно, отдать ребенка в обучение к Обрыдлову было привилегией.
Ну не молчи, не молчи, замахал рукой Пахом Прович и откинулся на спинку кресла. Я дело вдовье знаю. Трудно, боязно, а тебе каково, ты же барышня, что тебе купеческие потребы. Чего вчера вызверилась? Как кошка бешеная. Или погоди, Лариска без твоего ведома сына твоего в обучение отдать собралась?
Как есть Кощей, решила я, глядя, как наливаются кровью выцветшие глаза Обрыдлова. Но думала я отстраненно, не зная, как обстояло все в действительности. Насколько я могу судить а насколько я могу судить о мотивах и ценностях людей, живших больше века до меня? как Олимпиада могла просить золовку устроить сына в «хороший дом», так и Лариса, памятуя о будущем браке Олимпиады, могла насвоевольничать.
Спрашивать, как бы поступил Обрыдлов, если бы у него был сын, я не стала. Вполне вероятно, он счел бы обучение у толкового купца за честь.
Пахом Прович устал гневаться, поморгал, почесал рукавом подбородок. Ответа от меня он никакого не ждал, считая бабу и бабью дурь чем-то, времени вовсе не стоящим. Над головой его оглушительно цокали ходики, а в такой подходящий момент затянувшейся паузы распахнулись резные дверцы, и из них вылетела кукушка на привязи, зычно голося.
Я бы тебя взял, матушка, будь я вдовец, огорошил меня задумчивым признанием Обрыдлов, когда кукушку окончательно втянуло обратно в часы. Девка ты благородная, кровь с молоком, и не смотри, что мелкая, а двоих и выносила, и родила. Значит, и еще нарожаешь. Вон, третья жена, и сызнова пустая, как проклял кто.
Я деликатно кашлянула. Ну, я не буду разрушать чужие иллюзии.
Осьмой год женат, и все пустая, продолжал Обрыдлов. Но а куда ее девать? В приорию без света ей не уйти, разве что тебя подсобить попросить? Говорят, ты мужа своего порешила, матушка? И как это у тебя, соловушки, получилось, а-ха-ха-ха!
Он захохотал так, что стены ходуном заходили, а я похолодела. Да, еще меня в глаза обвиняют в убийстве, и если то, что я видела во сне, правда, то даже робкая забитая Липочка могла превратиться в дикого тигра. Если ее покойный супруг поднял руку на детей
Но пока обвиняют меня обыватели, а не прокурор, жить можно спокойно.
Если бы я согласилась отдать Евгения в обучение начала я, перекрикивая хохот Обрыдлова и не очень надеясь, что он расслышит.