Социум наглость не поощряет, а зря. Я была уверена, что лавочница захлопнет перед моим носом дверь, но я хотя бы попыталась, но нет, она пожала плечами и велела обождать.
Улица жила своей жизнью, и где-то уже разгорался новый скандал. С меня на сегодня склок было достаточно, я всмотрелась туда, куда указывал скорняк. Дом с красной крышей и ширинками что за ширинки, я не знала, но всегда могла спросить. Хуже будет, если до купца дойдет не только моя вчерашняя эскапада, но и сегодняшняя. Насколько я могу судить, спасение Миньки мне аукнется сильнее, чем угроза приголубить золовку подсвечником. Семейные дрязги одно, а покушение на общественные устои совсем другое, но как-нибудь разберусь, не в первый раз.
«Все прежние разы были в другом мире и другом обществе, возразила я сама себе и сама же себе ответила: Люди везде одинаковы, не трепещи».
Звякнул колокольчик, лавочница на вытянутых руках протянула добротную корзинку не захотела мараться и подходить ближе. Но под чистенькой для разнообразия тряпицей была гора выпечки свежей, еще горячей, истекающей медом. Пока я дойду до дома, все остынет, но не успеет зачерстветь.
Я молока тебе налила, сообщила лавочница, смотря на меня уже с сочувствием. Не видела тебя раньше, ищешь кого? Как звать тебя?
Олимпиада, отозвалась я равнодушно. Олимпиада Мазурова, и зачем-то прибавила: Вдова Матвея Мазурова. Спасибо.
Стой! сдавленно крикнула лавочница, когда я уже сделала шаг с крыльца. Мазурова! Не ты за купца Ермолина просватана?
Я остановилась и обернулась. Если верить истерическим воплям золовки, то какому-то Макару Саввичу я была не нужна со своими детьми, но Макар Саввич со своими запросами мог отправляться, куда он телят не гонял. Если это направление ему не понятно, я подскажу другие доходчивые варианты. В гробу я видела все, что исключало из моей жизни моих детей.
Удивительно, что о матримониальных планах моей золовки знают лавочники на этой улице, но если рядом живет и торгует Обрыдлов немудрено. Люди и без интернета разносили по кухням и дамским салонам сплетни, прогресс двадцать первого века лишь ускорил обрастание истины всякой фигней.
Зайдите, Олимпиада Львовна, так просяще проговорила лавочница, что я чуть не выронила корзинку от неожиданности. Зайдите, что я скажу.
Не подавая виду, что заинтригована, я пожала плечами и поднялась на крылечко. Лавочница предупредительно открыла передо мной дверь, крикнула подать чаю и указала мне на дверь в глубине помещения. Я бы с удовольствием осталась в зале, червячка я заморила, но самую малость, а пахло в лавке изумительно. Но хозяйка с извинениями отобрала у меня корзинку я внимательно проследила, куда ее поставили, чтобы потом забрать, и подтолкнула к двери.
Я оказалась в крошечном, но очень уютном кабинетике. Обставляла его канарейка у сороки, по моим представлением, все же получше вкус, но хаять интерьер я не стала даже про себя. Лавочница уселась, расправила юбку.
Вы меня, матушка Олимпиада Львовна, не знаете, вздохнула она, нервно облизав губы. Да что, пока батюшка хворый, на мне две лавки: его, кондитерская, да своя, швейная. А про швейную-то лавку я вам и скажу. Мне мадам Матильда, когда уезжала, своих покупательниц продала. Спросите, сколько она запросила? Да совести у нее нет, матушка, и никогда не было. Так ко мне от купца Ермолина пришли, мол, пошить для жены его погребальный саван.
Открылась дверь, вошел бравый парень, поставил на стол поднос с чаем и выпечкой, и хозяйка тотчас выгнала парня вон. Она ловко разливала чай, раскладывала выпечку, я даже руки сцепила, чтобы не схватить калач, пока не предложат.
Так было, матушка, еще до зимы. Я пошила, что не пошить, дело такое. А как снег сошел, приходит от купца человек снова саван нужен.
Лавочница, имени которой я так и не узнала, сделала страшные глаза. Я почесала висок и взяла калач.
У него жены мрут каждый отчетный период? пробормотала я себе под нос, дивясь находчивости золовки. Так изящно извести неугодную родственницу надо еще придумать. То есть у него за одну зиму умерла
и вторая жена?
Вторая? мимика у лавочницы была знатная, впечатление ее ужимки производили. Так и я подумала. Пошла к Марфе, она еще у мадам Матильды белошвейкой была. А Марфа и говорит, что, мол, купец на жену свою уже какой год каждый сезон шьет по новому савану. Сперва-то была бедняжка в добром теле, и лавочница жестом обозначила, насколько была прежде жена купца неплоха. Мне такое богатство не полагалось ни в той жизни, ни в этой, несмотря на то, что я выкормила двоих детей. Теперь схудала вся, а никак не преставится. Я, когда саван шила, сказала бы, что совсем на дитя. Вы уж на что как барышня, а и то вам мало будет.
Нет, спасибо, саван мне пытались примерить уже не раз, погожу пока, похожу в платье. Пусть потрепанное, неудобное, зато на живой.
Как Лариса собралась меня выдавать замуж при живой первой жене моего жениха? Купца-то она хоть в известность поставила, что вдовцом он проходит всего пару дней?
Так я что звала вас, Олимпиада Львовна, матушка, лавочница легла грудью на стол, посунулась ко мне так близко, словно собиралась у меня изо рта вырвать очередной калач. Вы, ясно, молодая да вдовая, худое вдовье житье, одинокое. Ни согреть, ни разуму поучить некому.