Какого черта? Я скрипнула зубами, и был бы мой покойный супруг жив, я бы еще раз его похоронила. Какого черта он в своем завещании указал, что мои дети не могут быть со мной, собиралась бы я замуж или же нет? Какое наследство, если не считать таковым остатки былой торговой роскоши в виде бывшего склада, нынешнего дома, который даже отапливать нечем?
Я взяла один из обычных листочков и сразу нахмурилась. Это был список, безусловно, ценных вещей колье аметистовое, фермуар, кольца с сапфирами и рубинами, браслет с рубинами, диадема с аметистами и бриллиантами, нить жемчужная, еще жемчужная нить, кажется, я знаю, где одна из этих проклятых нитей.
Параша, где это все? спросила я, показывая старухе лист, хотя вряд ли она умела читать. Парашка от меня отодвинулась, поджав губы.
И-и, матушка протянула она, почесывая нос. Нешто не помнишь?
Дура. Я помотала головой.
Сама все благодетельнице отдала за кров, за стол. Ну как забыла?
Зачем я это сделала, если мой муж велел ей за мной присматривать без всяких условий?
Сколько мне, интересно, сейчас лет? В курсе ли Лариса условий завещания моего мужа? Скорее да, ей наверняка поверенный все озвучил. Я сидела, корча озадаченные рожи, и, судя по выражению лица Парашки, она о моих умственных способностях мнения тоже была невысокого.
И-и, барыня заблеяла она. Как пришла, в ножки упала, сама отдала все! А что не понять, что отдала, руки-то жжет, уж на что я баба, а жисти такой при крепости не видала!
Какой такой? Я теряла терпение, хотя и отдавала себе отчет, как для старухи странно звучат мои слова.
Так знамо ли, барыня, бабу муж лупит, на то ей, бабе, муж и дан, чтобы уму учить, зачастила Парашка, почему-то злобно скалясь. А то купчина, рожа его немытая, барышню, помещичью дочку, в кровь, как бабу, лупит да где то видано? Я вот,
она повернулась ко мне боком, приподняв волосы, показала что-то на голове, но, конечно, я в темноте ничего не рассмотрела. Али и это забыла? По первому-то разу я кочережку хвать! Раз ему барышню просватали, то не повод ее как купчину патлатую за космы драть, барышню батюшка с матушкой не для того ростили! А он кочережку вырвал и мне вона, по голове, а мне что, баба она и есть баба, я вся битая, барыня, лишь бы тебя не трогал
Парашка ощерилась, глаза горели дикой злостью, ненавидела она моего мужа люто, а все потому, что он меня бил. И защищала она меня, как могла, даже ценой собственной жизни. Я протянула руку и погладила ее по сморщенным, мозолистым пальцам.
Ох, барыня вздохнула Парашка, слегка улыбнувшись. Знамо, как барин покойный тебя за купца-то просватал, как я убивалась, как на коленях его молила кровинушку нашу не губить, да куда там Купчина твой денег отвалил, чтобы имение из заклада выкупить, ему-то дворянская дочь поди счастье.
Какое имение, где оно, и если у моего мужа были деньги, куда они делись? Кто мне покупал все эти драгоценности и почему я все-таки их отдала, если исключить очевидное «сдуру»?
Вот он тебя в кровь лупит, я за тобой, серденьком, хожу, он лупит, я хожу а ввечеру пьяный завалится да подарки приносит, мол, прости, единственная моя да законно венчанная А корону, матушка, никогда не забуду, как принес. Ты в крови, только скинула, дохтырь возле постели вертится, а купчина тут как тут прости да лихом не поминай. Дохтырь аж варевом своим с перепугу облился, глаза во, а ты лежишь полуживая, кровью течешь, а корону к груди прижала да ревешь Да неужто не помнишь?
Намного больше меня занимало, как у старухи кликушество сочеталось с дикой ненавистью к моему бывшему мужу. Мелькнула мысль отчего он скончался, если девица мне не врала и Парашка действительно разбойничала по лесам, опыта она могла набраться какого угодно.
Я Я вспомнила про удар по голове. Кто-то сделал мне и зло, и благо одновременно. Смутно помню, и коснулась раны, старуха понятливо закивала:
А то, барыня, тебе с побоев не впервой, махнула она рукой. Я по первости напугалась, как детей тебе принесла, а ты что, кто, не мои. Отошла потом, и детей признала, и рвать тебя перестало, а то почитай седьмицу есть не могла, молоко пропало. Купчины тогда с месяц дома не было, я думала, в бега подался, небось, думал, убил тебя, людоед. Я, она помолчала, отвернулась, словно признавалась мне в чем-то, тогда в приорию пошла, благочестивой сестре монетку дала, чтобы она письмо батюшке твоему написала. Страшно мне стало, барыня. А ну дети сиротами станут. А вона как
Она утерла сбежавшую из уголка глаз слезу, посмотрела на меня прозрачными старческими глазами.
Так и не дошло письмо к барину. Я нарочного ждала, монетку дала, просила в руки передать, лично. А он вернулся, сказал, оспа свирепствует, повсюду солдаты, не проехать, не проскочить, да и боязно. А уж после и бумаги пришли, осталась ты сиротинушка-а пожалеть некому, заступиться некому-у
А ну цыц, негромко сказала я. Вытьем не поможешь.
Драгоценности, которыми мой покойный муж, чтобы его черти шомполами драли куда им вздумается, оплачивал мою в самом прямом смысле кровь, все еще здесь, в этом доме. Олимпиада, похоронив мужа и, скорее всего, обезумев от страха, заплатила ими своей мучительнице, уже тогда потиравшей руки и представлявшей, какую сладкую жизнь она устроит запуганной, затравленной и безответной вдове своего брата.