Ада покачала головой. Щёки блестели от слёз.
Гадость, сказала она опять. Пьяная пневма Дрянь. Сволочь. Ты сволочь, Дёмка, слышишь?
Да, сказал Кат.
Ада глубоко, прерывисто вздохнула. С трудом поднялась, вцепившись в край стола. Наклонилась над тушей, скривилась от запаха.
Спит, сказала она с отчаянием. Как я его если даже глаз не открывает?
Кат шагнул к столу, отмерил замах от плеча и с треском ударил лежащего по лицу обратной стороной ладони.
Пьяный издал протестующий возглас.
Открыл мутные, раскосые глаза.
Повернул голову, разглядывая по очереди тёмные стены, потолок, посудный шкаф. Ката. Аду.
Гхрм, язык его не слушался. А я это Што?..
«Сейчас начнётся», подумал Кат, отступая к стене.
И началось.
Ада простёрла руку, напряжённую, с загнутыми крючьями пальцев, и схватила нечто невидимое перед самым носом пьяного. Крутанула кистью, будто натягивая верёвку. Оскалилась, задышала сипло, с голодной страстью.
Стропальщик вздрогнул, силясь отвернуться; не вышло. Зрачки отчаянно задёргались. Ада шипела, щерилась, рукой вытягивала его взгляд, как рыбу из воды, и вытянула, наконец: пригвоздила к себе, к своему заплаканному, перепачканному тушью лицу.
Стропальщик разинул рот. Тяжёлый стон зародился у него в груди и долго не кончался, длился, прерываясь на судорожный вдох и вновь продолжаясь на одной и той же ноте. Покрытый налётом язык дрожал между испорченных зубов, стучали по груди сведённые, как у паралитика, руки, а глаза неотрывно смотрели на Аду. Она пила этот взгляд, как воду. Расправляла плечи, даже ростом, кажется, становилась выше. Облизывалась,
жмурилась, урча от удовольствия.
Питалась.
«Может, пронесёт, думал Кат. Вон здоровый какой. Может, и выживет. В дурака превратится, но выживет»
Вдруг Ада громко охнула. Стон оборвался. Стропальщик несколько раз всхрапнул, раскинул руки, дёрнулся и с костяным стуком свалился на пол. Помотав головой, он затих как-то основательно, бесповоротно, будто спрятался от всего мира. Навсегда.
Пламя свечей колыхнулось и снова выровнялось.
В печи звонко щёлкнул уголёк.
Твою налево, сказал Кат сквозь зубы. Опять.
Опять, равнодушно отозвалась Ада.
Морщась и растирая пальцы, она опустилась на стул. Сбросила шаль и кофту, открыв камень, что висел на груди. Сейчас камень сиял, как крошечная луна, и внутри него клубилось беспокойное марево.
Хорошо, промурлыкала Ада. Хорошо.
Кат помедлил, ожидая, что она скажет ещё что-нибудь, но она лишь смотрела, прищурившись, на огоньки свечей и потирала ладони, словно только что вошла с сильного мороза в тепло.
Тогда он нагнулся, пошарил под столом. Нащупал вывернутые ступни, обутые в тяжёлые ботинки. Повернулся к Аде спиной, взялся покрепче за голени стропальщика ещё тёплые и потащил мертвеца из кухни в зал.
Там ему встретился Петер. Двинулся было из тени на свет, желая не то спросить о чём-то, не то предложить помощь, но тут же увидел волочащееся по полу тело, и, негромко ахнув, отступил назад. Ему было некуда бежать сейчас. Кат запер входную дверь, а окна первого этажа были забраны решётками, хоть и тронутыми ржавчиной, но всё равно очень крепкими.
«Эх, погано мы начали, подумал Кат, с отвратительным шорохом подтягивая за собой труп. Ладно, поглядим». Он покрепче перехватил норовившие выскользнуть ноги стропальщика и побрёл за угол, к лестнице, что вела вниз.
Подвал был наполнен густой темнотой, но Кат спускался сюда бессчётное число раз и помнил наизусть, где что находится. Справа всю стену занимали полки, гнувшиеся под тяжестью банок с консервированными овощами и тушёнкой. Под потолком на верёвках висели мешки с сухарями обычная мера против крыс, совершенно излишняя, поскольку крысы сюда не совались. Слева дышал чернотой полный почти до краёв угольный бункер. Словом, припасов хватало.
Кат отсчитал пять шагов от входа и уложил мертвеца подле бункера. «Завтра уберу, подумал он. А сегодня надо с мальчишкой поговорить».
Отдуваясь, он привалился к стене.
И тут его накрыло чужим воспоминанием как всегда, совершенно не вовремя.
Словно наяву, привиделся летний вечер: застывшая под ленивым закатным солнцем роща, песчаный берег реки, стрижи над водой. Женщина в купальнике шла к нему с бокалом вина. Протянула бокал; он взял и, отпив глоток, вернул ей. Потом подбежал их сын, перемазанный песком мальчуган в сползающей на нос дамской шляпе. Женщина расхохоталась, сказала «ах ты поросёнок» и подхватила сына на руки. Мальчик стащил с головы надоевшую шляпу, бросил наземь, и её тотчас понёсло к воде ветром
Кат резко качнул головой, отгоняя видение.
Хорошо, если тот, кто это видел, сейчас жив. Хорошо, если всё ещё может купаться в реке и пить вино. Если не лежит в чьём-нибудь подвале, уже начиная остывать и разлагаться. Если в его теле до сих пор течёт пневма, а сердце качает светлую кровь.
Хорошо, если его не убили.
Глаза успели привыкнуть к темноте. Сверху, из открытой двери падал слабый отсвет, и в этом отсвете виднелись ботинки стропальщика с торчащими вверх железными носками.
Ах ты поросёнок, пробормотал Кат.
Откашлявшись, он вышел из подвала и закрыл за собой дверь.